Когда я родился и оглушил воплем свою повитуху, меня уронили. Это была крепкая старуха, но Господь почему – то призвал ее душу в тот момент, когда я открыл свои карие очи. Наверное, это здорово, когда умираешь, совершив геройский подвиг. А подвиг, кстати, был в действительности геройским – мать не могла разродиться мной в течение двух дней. Некоторые говорят мне, что так не бывает, что я хвастаюсь и привираю ради того, чтобы казаться значительнее. Они не верят мне, не зная, что я не умею лгать. Ах, ну да, я же отвлекся! Старушка уронила меня, отдав богу душу, а я по закону всемирного тяготения притяготенился к земле. Разумеется я заорал еще громче, да так, что мой отец, зажав руками уши, сбежал из родильной палаты номер тринадцать. Бедная мама, вынужденная после столь тяжких родов снова напрягаться, потянулась ко мне и… Мне ужасно не везет, я уже говорил? Да, она умерла, попытавшись прижать меня к своей исстрадавшейся… Ладно, не будем об этом – упокой Господи душу рабы твоей, Елены. Я снова упал и крепко ударился спиной и, простите, задом. Врач говорит, что именно это является причиной моей горбатости и хромоты. Моему отцу, кстати, повезло меньше, когда попытался открыть входную дверь не в ту сторону. Нет, почему же, он жив, но его никак не хотят выписывать из какого-то непонятного психо-нейро-травмо-хирургического отделения. Таким образом, я на первых часах жизни оказался калекой, сиротой и опекуном одновременно.
Меня вырастили бабушка и мой дядя, ставший в фирме отца после несчастного случая президентом и, через меня, - главным держателем основного пакета акций. Любили ли они меня? Не знаю. Дядя любил поговорить об этом не отрываясь от телефона, то и дело странно подмигивая. Лишь кпятнадцати годам, я понял что от этих хлопот у него развился хронический нервый тик. Бабушка же, папина мама, явно меня недолюбливала. Она заставляла бедного сироту чистить зубы, мыть уши, делать уроки, носить галстук и никогда, никогда не ругаться. Благодаря ее набожности меня крестили в первый же год жизни. Научив меня быть джентльменом и истинным хритианином, она скончалась перед моим восьмым днем рожденья, окончательно испортив этот печально-знаменательный день. Несмотря на ее странное поведение в отношении единственного внука, я любил ее, ибо Господь велел любить ближних своих, как самих себя.
Именно она научила меня уважать и ценить себя, что весьма необходимый навык в жестоком мире Быкообразных Адамов и Светлоокрашенных Ев. Извините за вольность, но воспоминания об этом все еще тревожат меня...
В школе было трудно. Несмотря на элитность, нравы здесь были уличные. В первом классе мне в «шуточной» потасовке сломали нос, во втором – объявили бойкот. Я был не такой, как все, и не умел, не мог врать. Я не умел молчать, когда кто–то врал; не сидел сложа руки, когда кого–то били; не подсказывал; не лентяйничал и не играл с ними. Неприязнь с первых часов, проведенных в одном помещении, переросла в стратегическую войну с многоголовым телом под названием “толпа”. Я жил здоровой клеткой в этом полуразложившемся трупе, пока не понял, что нужно отсечь его как гангрену. Я стал чужим, непонятным, инородным, и за свою любовь к изречениям из Библии получил кличку “Антихрист”. Какой–то умник высчитал в моей дате рождения три шестерки, и кличка намертво прилипла к моему образу.
Как сейчас помню, это было в старшем классе, и когда учительница окликнула меня: “Эй, Антихрист, иди к доске”, что – то во мне перемкнуло. Когда уроки закончились, и я на своей машине докатился до дома, мне стало смешно и больно, и я, недолго думая, развернулся на подъездной дорожке. Хотите Антихриста? Извини, бабуль, но меня это все… Нет, бабушка, я помню все твои наказы и не буду ругаться. Они смеются надо мной, “белой костью”, джентльменом от кончиков носок до ровно стриженых классических волос. Довольно, теперь моя очередь.
Сменить имидж в наше время не задача, а подправить уже имеющийся вовсе не занимает много трудо-часов.
Перечитав Апокриф, я сделал себе татуировку на предплечье – шестерки с окантовкой, словно это серийный номер. Цифры были крохотные, с три миллиметра каждая. Прорепетировав перед зеркалом, я отработал несколько жестов и взглядов. Переименовал себя из Диамонда в Даймонда и отправился через пару дней в школу.
Они пытались вести себя по прежнему, но я лишь покровительственно улыбался. Я был выше их, умнее и гораздо разумнее. Когда меня попытались ударить, боевой замах столкнулся с моим презрительно-насмешливым взглядом, с белоснежной улыбкой – “Ну давай, покажи, на что ты способен … щенок!” и мой противник растерялся, а вдруг?… За мной стали бегать дочери рода человеческого, ибо нет ничего непостояннее женщины. Адамы стали уступать дорогу и заискивать, а я наслаждался своим маскарадом.
Мне нравилось быть сыном Дьявола, врага человеческого, я познал вкус власти. Не надо смотреть на меня столь укоризненно, это имидж – привычка.
Символ зла не есть зло. Символ, знак – и ты уже вне категории. Они смогут простить тебе твою чуждость, странность. И чем более странно ты поступаешь, тем очевиднее для них, то что ты Иной. Главное громко говорить об этом и не бояться признать их самые страшные заблуждения на свой счет. Управлять чужими ожиданиями, играть в бесконечном театре единственного актера, где режиссером и драматургом выступает твой имидж чужого. Власть и сила в созданном не тобой стереотипе. А они готовы прощать тебе все. Главное - поддерживать свой авторитет.
Я не сам назвался Антихристом. Сын бога со знаком минус не был моей выдумкой. Все что оставалось, принять эту роль. Но теперь я не знаю, как быть дальше. Толпа требует жертв. Вчера один из моих «рабов» нарочно дерзил мне, желая спровоцировать наказание. Моя девушка требует, чтобы я унижал ее. Она просто сходит с ума от желания, когда видит насилие. Это требуется ей, словно вода. Каждый день. А я со своим нежеланием творить зло, подрываю приобретенный авторитет. Мои почитатели неистовствуют крови, и боюсь что один неправильный жест этой толпы свергнет меня на арену и отдаст на растерзание.
За этим я сюда и пришел. Я знаю, что Святая церковь не одобряет подобные проделки, но я покаялся и теперь смиренно жду вашего совета, святой отец.