Крайняя маза.
Ровно в 11-00 он ушел. В 11-10 Смирнов перегрыз путы Юли. Через пять минут она освободила его. Они сели друг перед другом.
Женщина глаз не прятала. Их прятал он.
-- Ты прибери здесь, -- сказала, тронув руку. -- А я пойду под... пойду в ванную.
"Пойду, подмоюсь" звучало бы некстати.
По телевизору несли самую длинную в мире макаронину. Ее заносили в книгу рекордов Гиннеса. Смирнов переключил каналы.
Юлия вышла из ванной в халатике, застегнутом на все пуговицы. У него сжалось сердце. Оно всегда сжималось, когда взгляд касался ее стройной фигуры.
-- Надо заявить в милицию, -- сказал, когда она присела рядом. Тепло ее тела казалось странным.
-- Никаких милиций! -- ответила категорично. -- Это конец моей карьере.
Смирнов покачал головой:
-- Я не могу так... Если этот человек будет жить, то жизнь не стоит и гроша. Он не должен жить принципиально.
-- Может и так. Но милиция его не найдет. У них дел хватает. Своих
-- Так забыть все?
-- Да... -- заплакала, обняв его.
-- Ты чего?
-- Завтра я в каждом прохожем буду видеть его. По телевизору однажды говорили, как один негодяй насиловал женщину. Он за ней следил, посылал телеграммы, звонил по телефону... "Насиловал и буду насиловать", -- говорил, и, в конце концов, она повесилась...
-- Я же говорю, что в милицию надо. Если не заявим, он обнаглеет.
Юлия всхлипнула:
-- Ты помнишь, как он сказал: "оставлю на потом"?
Смирнов попытался встать и пройти к телефону.
Она удержала его за плечи, потрясла.
-- Не милиция, а ты накажешь его! Ты, а не милиция. Или докторская тебе дороже?
Он растерялся.
-- На это нужны деньги и...
-- Ты их получишь!
Смирнов представил себя стоящим в дождливой подворотне с пистолетом в руках. Широкополая шляпа глубоко надвинута, плащ застегнут на все пуговицы, сердце мерно стучит, в душе ничего, кроме желания скорее разрядить обойму и пойти потом в бар, усесться там и сказать: "Двойной виски и вечернюю газету".
-- Я не смогу брать у тебя деньги, -- заморгал.
-- Ты боишься! -- Юлия знала, что взять его на "слабо" проще простого.
-- Чепуха, ты же меня знаешь. Я просто не привык заниматься не своим делом. Ну, представь, милиционер по просьбе подруги садится за микроскоп и пытается отличить диоритовый порфирит от гранодиорита. Смешно.
-- У тебя есть знакомые в ФСБ. Я подключу своих друзей. У тебя все получится. Ты же говорил, что геолог -- это детектив, выпытывающий тайны у Земли.
-- Может, все же вызовем милицию?
Ее глаза презрительно блеснули.
-- Ну, ладно, ладно, -- вздохнул. -- Я найду его... Но что потом? Наказать по заслугам не смогу -- к пыткам и убийствам у меня отвращение.
-- Не надо никого убивать. Надо просто узнать, кто его прислал.
--Борис Михайлович?
-- Исключено... У нас с ним сейчас любовь.
Шефа Юлии за глаза называли Бэмэ -- его речь походила на блеяние.
--Енукидзе?
-- Он бы сразу убил... -- покачала головой.
-- Но есть же у тебя враги? Они даже у меня есть.
-- Есть...
______________________________________________________________________

"...давайте посмотрим вокруг! -- продолжал Смирнов. -- И мы увидим массу людей, не нужных ни родителям, ни близким, ни самим себе, ни даже государству. В одной только России насчитывается от полутора до пяти миллионов брошенных детей. А кто может бросить собственного ребенка? Только зряшной человек. И эти зряшные существа живут, они глушат себя алкоголем и наркотиками, они распространяют вокруг волны безнадежности, отчаяния, тщеты; волны, рождающие в более удачливых членах общества убийственное для всех презрение к людям.
И это не все. Ради таких зряшных людей, а им по всей Земле несть числа, работают фабрики и заводы, работают, чтобы произвести для них спиртные напитки, наркотики, еду, дезодоранты, туалетную бумагу, шприцы, зубные щетки, горячую воду, презервативы, лекарства, похоронные принадлежности и многое, многое другое. И эти фабрики и заводы выбрасывают в атмосферу углекислый газ, рождающий гибельный для человечества парниковый эффект. И сами они, эти зряшные люди, выдыхают этот пассивный, но безжалостный газ, газ, который в скором времени убьет будущих Микеланджело, Шаляпиных и Эйнштейнов!
И еще одно. Количество людей на Земле не может быть бесконечным, следовательно, оно подлежит рассмотрению. Я думаю, что через двести пятьдесят лет на Земле будет жить всего лишь несколько сотен миллионов людей. Не человеческой биомассы, а людей. Людей, хранящих и умножающих достояния человечества, людей, которые оставят после себя что-то вечное.
Смирнов чувствовал, что говорит нечто такое, что в трезвом виде сам бы легко оспорил. Но его несло.
-- Ты представь, Шура, -- продолжал он витийствовать, -- ты живешь в мире, в котором от тебя многое зависит. Представь, несмотря на то, что от нас ровным счетом ничего не зависит и не зависело -- оттого мы и летаем по свету как обрывки туалетной бумаги. А в том соразмерном и гармонизированном мире, будущем мире, все будут нужны. И с самого рождения каждый ребенок будет опекаться как зеница ока, не как зеница ока родителей, а как зеница ока всего человечества. Представляешь, каким он вырастет!? Представляешь, как он будет жить!? Как все люди будут жить? Все до одного в одной команде! Ты играл когда-нибудь в сплоченной команде? Это прекрасно! В сплоченной команде все прекрасно -- несбывшаяся надежда, поражение, неудачный пас, травма.
И еще представь, ты -- один из единственной тысячи реставраторов. И если ты не будешь трудиться пламенно, то многие прекрасные полотна окажутся под угрозой гибели. Да, можно будет сделать их цифровые копии, но то, чего касалась рука да Винчи, без тебя погибнет. Без тебя лично. И, подобно тысяче реставраторов в том мире будет десять тысяч искуснейших хирургов, десять тысяч блестящих ученых, десять тысяч сердечных педагогов, десять тысяч гениальных сантехников и так далее. И каждый из них, каждый, будет нужен людям!
-- Эти люди будут боги... -- зачарованно прошептал Шура.
-- Да. Это будет единый организм, это будет Бог. Знаешь, в природе существует всеобщий закон -- люди счастливы, пока растут, пока узнают, пока совершенствуются. Дети, например, в большинстве своем счастливы, потому что растут; счастливы люди, которые каждый день постигают что-нибудь новое. А в будущем мире человек будет совершенствоваться, будет расти до самой смерти, будет расти, и будет счастлив до самой смерти и умрет счастливым!"

Теперь я понимаю, почему человечество неудержимо распространяется. Нужно давление человеческой массы, должно быть давление человеческой массы, чтобы было движение к недостижимому краю, к бесконечному, движение к Богу, движение, созидающее вневременного Бога, созидающее Бога, способного обращаться в прошлое!
________________________________________________________________________
Умерший в луже собственной мочи Стылый растворился в мареве воображения, и вместо него Бэмэ увидел в бетоне себя. "Ох уж эти ассоциации, -- усмехнулся он, переводя взгляд из будущего на стаканчик с опротивевшей едой. -- Хотя, как им не появиться? Я ведь в самом деле обездвижен обстоятельствами, как бетоном.
Когда рабочие ушли, Бэмэ решил съесть еще три ложки. Но кефир не лез в ноющий желудок. Боли начались с ночи, с того самого часа, как он узнал, что на Арбате его ждет засада. Осмысление телефонных разговоров с Женей, а также результаты допроса Стылого, свидетельствовали в пользу того, что он, Бэмэ, по своей воле оказался игроком в песочнице инфантилов. Разум отказывался верить в это. "Нет, они лгут, -- думал глава "Ветра", проглатывая очередную ложечку. Кто-то нанял этого Женю, нанял с расчетом, что у дилетанта-киллера получится то, что не получалось у профессионалов".
... Бэмэ родился несчастным. С раннего детства он ненавидел мать -- истеричную и некрасивую. Она била его ночью, била не разбудив. Из-за нее он возненавидел женщин. Позже, когда он вошел в круг мужчин, многие из которых жаждали его разорения, его болезней, его смерти, страсть его укрепилась. Ему стали нравится женственные мужчины, не способные (по крайней мере, на вид) причинить зло, во-вторых, насилуя очередную жертву, он олицетворял ее с теми, кто так жаждет его смерти. И с особым удовольствием он насиловал врагов, попавших в его сети. Насилуя их, он насиловал страх, насиловал себя, уставшего жить и нужного лишь одним сволочам.
Съев третью ложечку кефира, Бэмэ подошел к Стылому.
-- Ну, что, милый, хорошо тебе там?
Шура не ответил.
-- Ослаб ты, есть, наверное, хочешь, -- участливо покивал Бэмэ. -- Ну, ничего, я покормлю тебя, я люблю кормить животных.
Скоро перед пленником стояла миска, полная бутербродов с черной икрой, ветчиной и сыром.
-- Кушай, не отчаивайся, -- сказал Бэмэ, погладив его по голове. -- Мне кажется, у тебя есть шансы выбраться.
Шура посмотрел в глаза начальника. И понял, что шансы у него действительно есть.
-- Откуда Женя знает Центнера? -- спросил Бэмэ, придвинув к пленнику напряженное лицо.
"Смирнов сказал, что знаком с Пашей", -- мгновенно отложилось в мозгу Шуры, и он ответил.
Цветы зла
Повернув голову, Евгений Ильич увидел в правой своей ягодице короткую арбалетную стрелу, точнее, ее оперенный конец. От жгучей досады и боли ноги его подкосились, и он чуть было не уселся на кирпичные ступеньки крыльца. Вовремя спохватившись, оперся о дверь плечами и принялся всматриваться в сад заслезившимися глазами.
Сад продемонстрировал ему одиночество.
"Черт, -- подумал Смирнов, -- откуда же стреляли? Трава не примята, задний забор глухой и высокий... И кто стрелял? Робин Гуд из местной психушки? И стрелял, потому что копья кончились? Вот попал! И это все за какие-то тысячу баксов в день!?"
Встав так, как стоял в момент поражения стрелой, Смирнов понял, что стреляли из дыры в заборе. Из той самой прорехи, через которую он проник на дачу Регины.
Утвердившись в верности этого мнения, Смирнов решил идти к Дикому за первой медицинской помощью и идти прямым путем. Интуиция ему подсказывала, что в заборе, отгораживающем участок Дикого от участка Регины, должна быть доска, висящая на одном гвозде.
Он не ошибся. Но воспользоваться кратчайшим путем к первой медицинской помощи не смог -- не позволила стрела, увеличившая его габариты.
Звать на помощь Дикого Евгений Ильич не стал -- не солидно это для уважающего себя частного детектива, и потому пошел, кривясь от боли в ягодице, к противоположному забору. Подойдя к нему сообразил, что ширина отверстия в нем точно такая же, что и в заборе Дикого.
Попеняв себе за несообразительность, Смирнов направился к калитке. Каждый раз, ступая правой ногой, он видел в себе стрелу, видел, сосредоточенно грызшей его кость и плоть, видел ее, написанную в сознании всеми красками боли, досады и стыда.
Приковыляв к калитке, Евгений Ильич, таясь, выглянул на улицу и увидел дачников, гурьбой возвращавшихся с речки.
"Черт! Вот попал! Они же до ночи будут тянуться! -- подумал он, рассматривая нерадостное лицо Пети Архангельского, который с двумя пакетами (из одного остриями вверх торчали витые шампуры) плелся вслед за отцом и прилепившейся к нему красивой хмельной женщиной.
"Придется напрямую лезть, -- вздохнул Смирнов, проводив в самый раз набравшуюся Афродиту пристальным взглядом. -- Однако спасибо Регине за коньяк. Если бы не он, я бы давно несся по улице, вопя от боли во весь голос, а эта подвыпившая Мэрилин Монро, хохоча и приседая, указывала бы на меня пальцем".
_________________________________________________________________________
Марью Ивановну била дрожь.
Подушка, прикрывавшая беломедвежью рожу, сползла.
Бывший житель холодной Арктики злорадно улыбался.
Эгисиани висел, поднятый к потолку рукой человека гигантского телосложения, висел, пытаясь достать пистолет. Когда он сумел это сделать, гигант ударил его кулаком в грудь. Вороненое оружие с глухим стуком упало на медвежью шкуру. Эгисиани конвульсивно дернулся и повис, как висит на вешалке грошовое пальто.
Убедившись, что противник потерял сознание, гигант отбросил тело на стол.
Бутылки со звоном попадали, фужеры к ним присоединились. Ананас недовольно качнулся. Красный соус залил скатерть.
Злорадно улыбнувшись, хозяин положения обернулся к Марье Ивановне.
Подошел, ступая ногами-бревнами, присел на корточки.
Взялся за шелк накидки, пощупал.
Дернул.
Марья Ивановна осталась в трусиках и лифчике.
Гигант, уважительным движением губ оценив линии ее тела, запустил указательный палец за резинку трусиков, приподнял. Подержал так, глядя в райские кущи, затем отнял палец.
Резинка звучно вернулась на место.
Гигант усмехнулся и вновь приподнял ее. И выцедив: "Не лезь, сучка, не в свои трусы", убрал руку, тяжело поднялся и направился к выходу, неторопливо и с достоинством.
Минуту после его ухода Марья Ивановна прислушивалась. В смежных помещениях было тихо. Поднявшись на ноги, посмотрела на себя в зеркало. Покачала головой: "Наложница, да и только". Обернулась к столу, взглянула на Эгисиани. Он лежал трупом.
"Пора домой", -- подумала женщина и пошла к гардеробу, пошла, пройдясь прощальным взглядом по витражу с удачной охотой на лисицу, по корзинам с озадаченными цветами, по осиротевшей без нее беломедвежьей шкуре, по безжизненному телу несостоявшегося любовника.
Переодевшись, тщательно поправила прическу, направилась к выходу. На полпути остановилась.
"Эти двери, в которые он не пустил... Что за ними?"
Пошла к дверям красного дерева.
Зачем? Из женского любопытства или в надежде, что Эгисиани очнется до того, как она покинет его? Нет, наверное, из-за того, что более в это место ей возвращаться не хотелось.
Двери были заперты. Схватившись за бронзовые ручки, Марья Ивановна потянула их на себя...
Отделение ресторана, "не имевшее прямого отношения к Кристине", было более чем объемным и представляло собой ярко освещенную...
_________________________________________________________________________
Первым на крик ринулся Смирнов. Вбежав в сад, он увидел Леночку, пригвожденную арбалетной стрелой к беленому стволу старой яблони. Лицом к ней стоял Петя. Испуганные его руки тянулись к стреле, торчащей из груди девочки, но взяться за нее не решались.
Смирнов остановился как вкопанный. Мимо него, задев плечом, пронеслась Марья Ивановна. Подбежав к девочке, она секунду стояла в растерянности, затем упала на колени, взялась за стрелу и принялась ее вытаскивать, наклоняя то в одну сторону, то в другую.
-- Не надо!!! Ты что делаешь!? -- возопил Евгений Ильич, бросившись к ней. Он воочию видел, как стрела терзает детское тело.
"Война в "Стране дураков"" ("Сумасшедшая шахта")
"Акваланг в тайгу... -- подумал я, окончив читать. -- И скафандр... Это, наверное, чтобы малину собирать и не колоться... Или в шахту затопленную забраться. Великолепные друзы зеленого кальцита собирать? Которыми славились на всю Россию некоторые здешние шахты? Вряд ли... Тогда остаются доллары... Но, помнится, долларовых друз в здешних горных выработках я не встречал, хотя и все их облазил... Значит, кто-то их спрятал, а этот пришел за ними. Вернее приехал на рекогносцировку. С пятью тысячами баксов... А что у него в записной книжке?"
Вернувшись в зимовье, я набил самодельную грушевую трубку забористой махоркой, зажег ее и, сев на чурбан, начал внимательно изучать записную книжку.
"Нашедшего прошу вернуть по адресу Дарев переулок, дом 6а, кв. 36" -- значилось на ее первом листе. "Да... Квартирки там по двести тысяч, -- сказал я вслух, с уважением взглянув в пустые глазницы Юдолина. -- Так сколько же в шахте лежит, если ты ее, квартирку свою бросил, и сюда натырился? Во всяком случае, не миллион... Нет, не миллион..."
Далее в записной книжке следовали адреса и телефоны людей, некоторых из них я видел на телеэкранах. Среди них были телефоны и адреса жены и дочери. "Да ты богач, Игорек! -- воскликнул я обращаясь к черепу. -- У жены особняк, у дочери квартира в элитном квартале... Кажется, я догадываюсь о роде твоих занятий. Заслуженный деятель приватизации, да?"
Череп мне не ответил, но с полати раздался сухой стук костей. Я обернулся и увидел крохотного серого мышонка, взбиравшегося на бедренную кость Игоря Сергеевича. . И почувствовал слова, явно исходившие сзади, из бывшей головы своего безмолвного собеседника:
"Гамлета из себя изображаешь? Еще не известно, кто из нас бедный Йорик..."
-- Ты прав, бедный Игорек, -- согласился я и, нарочито тяжело вздохнув, представил свой безмозглый и безглазый череп в аналогичной ситуации. Представление получилось вовсе не трагическим, скорее романтически-таинственным и преисполненным каким-то особым, неведомым мне оптимизмом. Насладившись им, я вздохнул уже удовлетворенно и продолжил изучение записной книжки.
"Бог мой! -- воскликнул я, наткнувшись в ее середине на целую стайку "Милочек", "Изабелл", "Дульциней" и какую-то "Хвостатую смерть" с тремя восклицательными знаками. -- Ваша юдоль земная, сэр, изобиловала ягодными местами! Хвостатая смерть! А я хотел похоронить себя в здешних малинниках! Разве можно умереть, не повалявшись в постели с этой загадочной киской? Никогда! Деревня, тетка, глушь, Саратов отменяются! Если, конечно, мы найдем с тобой живительные доллары... Поможешь, Игорек? -- обратился я к невозмутимому собеседнику. -- Если поможешь, то возьму тебя с собой. Устроим с Хвостатой групповуху! Представь -- французское шампанское в высоких бокалах, нежные шелковые простыни, умопомрачительная женщина-богиня в красном кружевном белье и ты, беленький, между нами. Ой, счас кончу!!!"
Я захохотал, слезы полились из моих глаз. Отойдя от смеха, я вышел из избушки и, продираясь сквозь заросли аралии и прочей природной колючести, пошел к ручью напиться. Лишь я склонился к воде, из-под заросшего травой берега стрелой метнулся к ближайшему омуту крупный хариус. Я не смог удержаться и, высмотрев в осиннике ветвь попрямее, быстро соорудил удочку (леска с крючком и грузилом была у меня в кармане).
Люблю ловить хариуса в чистой воде! Сплошное удовольствие и никаких хлопот -- высмотрел рыбку, подвел к ее рту рачка ручейного на крючке и все! Либо сразу клюнет, либо никогда. Не надо сидеть и ждать, пока он наживку найдет!
Наловив за пятнадцать минут трех хариусов и двух ленков, я тут же, на берегу ручья развел костер и испек рыбу на углях. И обжигаясь, съел.
Вернувшись в избушку, я продолжил изучение содержания записной книжки Юдолина. Один из чертежей на ее последней странице изображал подъездные пути к хорошо знакомой мне Шилинской шахте, на другом она же была изображена в разрезе. "Интересные шляпки носила буржуазия! -- воскликнул я, разглядев крестик у самого забоя шахты. -- Если доллары лежат именно там, то без дизельной подводной лодки и бравого француза Ива Кусто нам, Игорек, не обойтись!"
_________________________________________________________________________-- Никуда ты не поедешь. Машину твою Ваня Елкин угнал.
-- Как угнал???
-- Да так, угнал... Клептоман он законченный. Все ворует. Подметки на ходу режет. Да ты не бойся. Он же все равно ее нам продавать будет. Вот только номера поменяет, перекрасит и продавать будет. Вот ты и купи.
-- А много попросит?
-- Дашь ему что-нибудь. Ну, хоть десяток шишек еловых. Только поторгуйся, да поестественнее. А то он и пырнуть может, если что не понравится. Горячий парень...
-- Дела... -- протянул я, поняв, что причалил бесповоротно. -- А Смоктуновский ваш чем знаменит?
-- Он поэт великий... XXI века. Сейчас его стихов никто не понимает, они далеко вперед прошли. И он их в уме копит. "Я, -- говорит, -- пишу для будущих поколений. Только они поймут мое величие". Все стены в комнате своей исписал на каком-то языке. Счастливый до конца человек. Глаза у него что-то очень хорошее видят. И бормочет он, как убаюкивает. С ним жить хорошо. Радостно очень...
Услышав о расписанных стихами стенах, я чуточку покраснел.
-- Ну а пятый кто?
-- Да никто. Форменное растение. Он устал от жизни еще до психушки. А в ней и вовсе обессилел. Он как баран за нами ходит. И разговаривает только во сне, но не понять ничего. Хлопот от него никаких нет. Только вечером в палату... в комнату отвести надо и утром вывести. Ест мало и по мелочи помогает.
-- А как его зовут?
-- Тридцать Пятый. Он в тридцать пятой палате хранился, пока психбольницу в Харитоновке не распустили... Врачи с голодухи ушли куда глаза глядят, а их побросали.
-- Как же Хачик с ним, растительным, договорился?
-- Хачик его зомбировал на расстоянии. Но я его перезомбировал и теперь он меня по-своему охраняет. Попробуй только руку на меня поднять, он сквозь бетонную стену пройдет и горло тебе перегрызет. И выздоровеет от этого. Я ему обещал.
-- Послушай, а куда психи из больницы подевались?
-- Куда, куда... В лес ушли... Сто пятьдесят больных человек теперь по окрестной тайге бродят...
-- Сто пятьдесят? -- удивленно переспросил я. -- Зимой они, наверное все перемерзли...
-- Конечно, самые слабые погибли от неодолимой природной силы... А остальные, ничего, приспособились к житейскому существованию... Одни по деревням таежным-придорожным притерлись, другие -- по зимовьям, да заброшенным штольням и шахтам распределились
-- Да... Кучеряво, аж в дрожь мелкую бросает... А буйные есть среди них?
Шура посмотрел на меня грустно и задумчиво (совсем как утомленный круглосуточной работой белогвардейский контрразведчик) и, отвернувшись в сторону, бесцветно ответил:
-- Есть... И в тайге, и у нас в хозяйстве...
-- И сколько их здесь? -- спросил я, после того, как мысль "Вот влип!!!" ушла в пятки.
-- Три штуки. С Тридцать Пятым пришли. И вокруг шахты несколько -- недавно в лесу Инка двоих видела, женьшень грызли с голодухи для поддержания сил. И на той стороне, за горой, у запасного ствола, тоже несколько есть... -- отозвался Шура ровным голосом. И вдруг, наклонившись ко мне, выпучил ставшие бессмысленными глаза и начал быстро шептать:
-- Их Хачик вокруг меня собирает. Они машину какую-то делают... меня убить. Или ракету баллистическую с разделяющимися боеголовками... Но я все предусмотрел, -- лицо Шуры загорелось злорадной улыбкой. -- Сбивать их будем на недосягаемом расстоянии. Я прибор такой хитрый придумал с проводами разноцветными и штырем медным, чтобы мозгами их сбивать. Но моих мозгов маловато будет, пока только на шишки кедровые хватает. Надо нам всем вместе в него напряженно думать, но я еще синхронизацию не продумал... Но...
-- Так эти трое буйных здесь еще? -- перебил я Шуру, поняв, что его зациклило.
-- Не... -- протянул он, как бы выпав на парашюте из безумия. -- Сейчас они у нас на восьмом горизонте проживают...
-- На первом шахтном горизонте?
-- Да. Сначала они здесь, в подвале жили, но буянили очень и не по делу. И я сильно подозревал...
-- Что Хачик их прислал?
-- Вот видишь! Даже ты понимать ситуацию начинаешь! А я, дурак, поначалу не сообразил, пока они на меня скопом не бросились. Спасибо Тридцать Пятому, он их забурником разогнал.
-- И как вы их туда, на горизонт, спустили?
-- Как, как... В клети...
-- Значит, спуск-подъем в шахту у вас в полном порядке? -- удивился я.
-- Да... Мы раз в несколько дней им жратву им возим.
-- А 9-ый горизонт затоплен?
-- Нет, только шахтный двор притоплен, -- внимательно посмотрел на меня сумасшедший. -- Воды там по пояс.
-- А гаврики эти на поверхность не выберутся?
-- Не должны. За железной дверью они. В бывшем музее.
-- Там уютно, знаю. Полы деревянные, стенки сухие.
-- Уютно, но воли нету... -- отвел от меня Шура свои задумчивые глаза.
-- А друг друга они там не загрызут? С тоски или от темперамента?
-- Нет. Мне кажется -- друзья они. Как близнецы друг друга без слов понимают.
Мы замолчали и некоторое время думали о своем. Я первым прервал паузу и пошел ва-банк по системе Станиславского:
-- Шур... -- как можно жалобнее обратился я к сторожу шахты. -- Может быть, ты и меня перезомбируешь? Черт его знает, может быть, и в самом деле бес-Хачик меня попутал и помимо моего сознания сюда пригнал... Да, точно... -- ушел я в себя, сокрушенно покачивая головой. -- Наверное, из-за этого всю жизнь меня тревога и мучила. Сидела в груди и мучила, гнала куда-то из городов. Понимаешь, -- стыдясь своей откровенности поднял я глаза на зрителя (покраснеть не получилось), -- я по любому поводу тревожусь и бегу незнамо куда.. Жизнь не мила мне стала, особенно в последнее время. И близким своим все порчу... Трех жен практически насмерть замучил своим неадекватным поведением Перезомбируй меня, а? Вылечи, пожалуйста...
_____________________________________________________________________
И, озираясь по сторонам в поисках Борьки, я направился в сторону гастронома.
Борис Бочкаренко (170 см, 52 кг) гордился своей внешней схожестью с Жан-Полем Бельмондо. Познакомился я с ним на втором курсе. Борька учился на третьем и слыл среди студентов интеллигентом и чистюлей. Чистюлей он был и в самом деле: однажды, оставшись у меня ночевать, Борька перед тем, как лечь спать, выстирал свои рубашку и носки, а на мой немой вопрос ответил с презрительной улыбкой:
-- Не могу же я идти на работу в несвежем...
Отец у него был пехотным полковником, прошедшим войну до Рейхстага. Борька рассказывал, что папаша всю войну не расставался с противотанковым ружьем и в часы затишья часто ходил с ним вместо снайперского ружья на передовую -- при удачном выстреле немца эффектно разрывало надвое. В семидесятые годы старший Бочкаренко работал каким-то военным консультантом в ЦК Компартии Таджикистана и в подарок на свою свадьбу от этой партии Борька получил хорошую трехкомнатную квартиру.
По специализации он был инженерным геологом-гидрогеологом и очень скоро стал начальником с обширным кабинетом, премиленькой секретаршей и белой "Волгой". Но был им всего года два-три, потом случился скандал с секретаршей и лишь благодаря отцу он вылетел из своей гидрогеологической конторы относительно сухим.
Борька умел подбирать приятелей. Одним из его друзей был капитан милиции Толик Зубков. С Зубковым на пассажирском кресле можно было ездить пьяным, к тому же он время от времени выручал его из неприятных ситуаций.
Другим его приятелем был Искандер Сафарзаде -- тихий, сухощавый, чрезвычайно уверенный в себе таджикский аристократ и начинающий ученый-филолог. Борька любил ходить с ним по злачным местам и затевать там драки. Сафарзаде был обладателем черного пояса по карате и для него уложить человек десять подвыпивших бугаев было плевым делом. Но он не укладывал -- по просьбе товарища он лишь приводил противников в состояние нокдауна, а добивал их Борька.
А третьим его приятелем был я. Борька любил приходить ко мне в любое время суток с дюжиной шампанского или пачкой сигарет. Мы болтали с ним до утра о Платонове, Шопенгауэре, о ценах на дизельное топливо и невзирая на мое изрядное превосходство в живом весе, он частенько меня перепивал.
Так получилось, что я его женил. Однажды, еще в студенчестве, я договорился со своей симпатичной подружкой Натали что Новый 1972 год мы встретим вместе с ней. А чтобы нам не было скучно, мы решили, что я приведу двух своих друзей, а она -- двух подружек. Когда мы ввалились к ней в одиннадцатом часу ночи с огромными корзинами с шампанским, ликерами, водкой и ананасами, то первое, что мы увидели, это были салаги со второго курса нашего факультета (Наташка предпочитала выбирать жениха из большого количества претендентов). Возмущенно переглянувшись, мы тут же ушли. И мне пришлось звонить своей предыдущей подружке Галке Злобиной. К счастью, оказалось, что она встречает Новый год с двумя своими подругами. "И только ради них я согласна на твое присутствие" -- сказала она мне перед тем, как положить трубку.
И мы пошли к ней. Это был самый скучный Новый год в моей жизни -- Галка так и не допустила меня до себя. И мне пришлось сидеть и напиваться. Лешке Суворову повезло больше -- ему досталась очень большая женщина Люся, но он не растерялся и очень скоро расположился на ее пространных коленях. А Борька сразу же после десерта исчез с Людмилой в Галкиной спальне. И через три месяца совершенно неожиданно пригласил меня на свадьбу...
Брак Бориса и Людмилы не был счастливым. И все потому, что упомянутый выше скандал с секретаршей, скандал, поставивший жирный крест на Борькиной инженерно-геологической карьере, не был случайностью -- Борис был законченным бабником. Он легко заводил знакомства, почти никогда не влюблялся и более двух раз с одной женщиной не встречался. И очень скоро возбуждавшие его стимулы "красивая", "очень красивая", "оригинальная", "страстная", "жена или подруга того-то" перестали действовать и ему пришлось вырабатывать себе другие. В 1977-1981 таким стимулом была национальность. Переспав с представительницами основных национальностей оплота социализма, он перешел к отлову представительниц малых и, особенно, вымирающих народностей СССР. В конце 1981 года поставленная задача была в основных чертах выполнена и взоры Бориса все чаще и чаще стали устремляться на географическую карту мира. Но по понятным причинам он был вынужден отложить на неопределенное будущее реализацию своих заграничных фантазий и заменить их реальными. Новым стимулом стало место жительства. Постельные знакомства с представительницами Ленинграда, Вологды, Киева, Саратова, Архангельска, Астрахани, Тобола и Иркутска продолжалось вплоть до падения железного занавеса, чтобы в открытом обществе смениться (вы правильно угадали!) отложенными зарубежными фантазиями...
Борис не раз пробовал бороться со своей пагубной страстью. Он по-своему любил Людмилу, детей, ему нравилось приходить домой после работы или свиданий и даже делать что-нибудь по хозяйству. Но стоило ему узнать, что в соседний институт поступила на учебу шоколадная жительница далекого и таинственного Буркина-Фасо, он нежно целовал жену и уезжал в городскую библиотеку, чтобы выяснить, как по-буркинофасски будет: "Вы так милы, мадам! Дозвольте мне поцеловать вам что-нибудь!".
Людмила пыталась что-то сделать, пару раз даже изменяла ему в воспитательных целях, но ничего не помогало. И она привыкла и мстительно стала дожидаться того счастливого времени, когда половые часы мужа достигнут половины шестого и навсегда остановятся.
...Я любил Борьку. Он был необязательным человеком, многое в нем мне не нравилось, но он был добродушным, незлобивым парнем. Он был понятным и понимал. Когда я уезжал из Душанбе навсегда и мы обнялись с ним на перроне, Борька заплакал...
Я наткнулся на Бориса в гастрономе "Приморье". Он стоял у рыбной витрины и, глядя на копченых палтусов, сглатывал слюну.
-- Килограмма три хватит? -- спросил я, подойдя к нему.
Борис резко обернулся и, узнав меня, бросился обнимать. После того, как мы трижды поцеловались, он сказал:
-- Жрать хочу, последний раз вчера вечером ел.
И пошарив глазами по торговому залу, бросился к молочной выкладке и схватил пачку вишневого йогурта.
-- А что так?
-- Да Людка меня не отпускала... -- ответил Борис раскрыв пачку и в выпив содержимое в один присест. -- Узнала на какую дату я билет купил и отгул взяла, чтобы я не сбежал. Я поклялся собственным здоровьем, что не поеду и смылся на день раньше. Заначки моей только на билет и хватило. Перед отъездом Плотников обещал подкинуть, но я его не нашел...
-- Так ты, что, один сегодня спал!!?
-- Да нет, типун тебе на язык, не один... С удэгейкой. Последней, между прочим удэгейкой в Приморье. Но, ё-ный случай, все получилось как в анекдоте -- как только я ее вздрючил и уже подумывал идти индейку с апельсинами доедать, приперлась ее свекровь... Что тут началось! Хорошо, что я шмотки свои в камере хранения оставил! А утром, когда я в гастрономе на углу лапшу продавщице колбасного отдела вешал, на эту свекровь опять нарвался... Так что позавтракать мне не удалось...
-- Возьми вот это, -- предложил я, протягивая ему пакет со сливками.
-- Давай! Деньги-то есть?
-- Навалом!
-- А ты что, уже солодки нарубил?
-- Нет, только потряс ее маленько.
-- И сколько натряс?
-- Тысяч восемь зеленых...
-- Неплохо для начала! А много осталось?
-- Фиг его знает. Затем я вас и вызвал сюда. А где твои шмотки?
-- На почте оставил.
Пока я стоял в очереди к кассе, Борис о чем-то живо беседовал с симпатичной продавщицей копченых палтусов. Расплатившись, я подошел к ним. Девушка к этому времени уже призналась, что муж ее в настоящее время рыбачит где-то далеко на Курилах или Сахалине и вернется только через несколько месяцев. Я насилу оторвал Бориса от прилавка, но на выходе он вырвался, вернулся в зал и что-то начал страстно шептать рыбацкой жене на обворожительное ушко. Через минуту переговоров, рдеющая от счастья рыбацкая жена попросила подругу заменить ее минут на пятнадцать и скрылась с Колей в подсобке. Мне пришлось покупать бутылку пива и пятерку вареных раков и устраиваться с ними на ступеньках гастронома.
Коля вышел, когда я разрывал последнего рака. Более похожим на всамделишного Бельмондо я его никогда не видел.
-- Встояка дала... И пахло от нее малиновым йогуртом... -- мечтательно сказал он, отнимая у меня рака и остатки пива. -- Хочешь, иди к ней, я подожду?
Я отказался и мы пошли на переговорный пункт. Рядом с ним стояла старенькая "Тойота" с кузовом из которого двое мужчин выгружали объемистые сумки.
-- Вот и Баламут наш приехал! -- воскликнул я, указывая Борису на машину.

Среднего роста, скуластый, часто незаметный в общем стремлении событий, Коля Баламутов любил выпить до, во время и после всего. Он пил утром, днем, вечером и ночью. Он пил до экзаменов и после них. Он пил, когда был здоров и пил, когда был болен. Но в ауте я его не видел.
В свободное от учебы и пьянок время Коля занимался прыжками в воду, подводным плаванием, пописывал стихи и любил Наташу, переселившуюся а Душанбе из Балакова. Отец-казах по националистическим мотивам запретил ему сочетаться с ней законным браком, хотя сам был женат на русской. И Николай Сейтович напился уксусу. Папаша такого рода выпивку оценил и дал согласие на брак. На свадьбе я был свидетелем. В начале лета мы уехали на вторую производственную практику, в самом начале которой Колина жена забеременела. Мне посчастливилось участвовать в этом процессе -- именно я, возвращаясь из отгула, привез ему молодую жену на базу Гиссарской партии в Кальтуче, где мы торчали перед отъездом на Барзангинский горный узел. Как выяснилось позже, именно там, в знойной долине Кафирнигана, под нависшими хребтами, в недостроенном помещении базы Колей были совершены действия, приведшие к рождению единственного их ребенка.
Через три года совместной жизни Коля расстался с женой на почве непрекращающихся споров о непредсказуемых последствиях алкоголизма, но ненадолго. Жены часто возвращаются...
После того, как Коля переехал в Пенджикент, мы надолго перестали встречаться и вспоминали друг друга лишь тогда, когда Алихан Дзайнуков, главный геолог Управления геологии Таджикской ССР с горькой усмешкой упоминал наши фамилии вместе... Я был притчей во языцах за необдуманные поступки в полевом быту и проходке штолен, а Коля -- за серьезные успехи в подсчете запасов золота и сурьмы в состоянии серьезного алкогольного опьянения. Но мы были незаменимы и нас терпели...
Крутой поворот в Колиной биографии был связан с крутым поворотом дороги Пенджикент - Айни. На этом повороте его Газ-66 свалился в Зеравшан, всегда славившийся крутыми высокими берегами. Во многих местах поломанного Баламутова выходила медсестра-разведенка. Прямо из больничной палаты он переехал к ней и двум ее сыновьям. Наташа в это время в очередной раз приходила в себя в Балаково. Не найдя там хоть какой-нибудь замены Коле, она приехала в надежде все вернуть, но он скрылся на дальнем разведочном участке.
Мы подошли к Коле, но целоваться не стали -- от него густо пахло свежим перегаром и потому приветствия наши ограничились улыбками до ушей и похлопыванием по плечам.
-- Короче, братан, я прибыл! -- сказал мне Коля, когда приветствия закончились. -- Только почему я прибыл? Этот вопрос меня интересует так же крайне, как Борьку бабы. Плотников что-то мне объяснял, но я под допингом был... В общем, когда он меня в самолет поместил...
-- Потерпи, немного, Коля! -- поморщился я. -- Все это слишком серьезно для базарной площади. Ты акваланг привез?
-- Привез! -- осклабился Баламутов. -- Что, пиастры в Японском море завелись?
-- Пиастры не пиастры, но я очень бы хотел, чтобы люди видели, что мы на море собираемся... Расстегни сумку, чтобы акваланг был виден и грузись вон в ту машину. А мы с Бельмондо пойдем в магазин к банкету затариться. Будут какие спецзаказы? Имей в виду, что бабок у меня навалом.
-- Это обнадеживает. Но что нужно бедному алкоголику? Вот в чем вопрос... Водки возьми две бутылки на сегодня и одну на утро. Это только мне, понимаешь?
-- Понимаю. А пожрать?
-- Это -- барство, граф.
-- Ну ладно. Дело твое. Пошли, Борис.
-- Погоди, Черный! -- остановил меня Коля. -- Я не понял из нашего разговора одну существенную вещь. Из твоих слов, получается, что я этот ква-кваланг сюда пер, чтобы люди подумали...
-- Успокойся! Через пару дней ты пожалеешь, что его притащил. На сорок метров пойдешь...
-- Сорок? Это много... для трезвого! Ну валите в гастроном, а то меня на очередную дозу тянет.
-- А может быть, и в самом деле треснем по рюмочке? -- подмигнув, спросил меня Борис. -- Я тут рядом неплохой ресторанчик видел...
-- Пойдем, Черный, отметим прибытие... -- взмолился Николай, заметив мое недовольство предложением Бельмондо. -- А то пути не будет...
-- Нет, братва! Никаких пьянок на работе! -- резко возразил я -- Вот выловим баксы, тогда делайте, что хотите!
И в это время к нам подошел высокий благообразный мужчина в темно-синем костюме-тройке и представившись, директором кавалеровского ресторана сказал:
-- Для вас в нашем ресторане заказан обед по полной программе...
-- Кем заказан? -- воскликнул я.
-- Одним человеком, пожелавшим остаться неизвестным.
-- А по какому случаю? --продолжал спрашивать я.
-- В знак благодарности вам, -- кивнул директор в мою сторону, -- за какой-то благородный поступок, когда-то совершенный вами.
-- За благородный поступок??? -- удивился я.
-- Да хватит с ним разговаривать! -- сказал Борис, обращаясь к Коле. -- Кто это в наше время от дармовухи отказывается? Пошли перегрузим шмотки в Женькину машину и посидим чуток за угощением. А он пусть сторожит.
-- Люблю эти провинциальные рестораны! -- сказал Бочкаренко, усевшись за стол, густо уставленный бутылками и разнообразными закусками. -- Они похожи друг на друга, как были похожи пивные будки на Васильевском острове... Но каждый пахнет по-своему... Вот этот например -- подсолнечным маслом, в котором изжарили полтора центнера мойвы урожая 1989 года...
-- Не всегда здесь так было... -- задумчиво проговорил я. -- В этой атмосфере был случай, который я люблю вспоминать...
-- Какой случай? -- спросил Коля, разливая в рюмки коньяк.
-- Шофер наш где-то подкалымил, -- продолжал я, накладывая к себе в тарелку осетрины и маслин, -- и пригласил меня в этот ресторан обмыть удачу...
-- За успех! -- прервал меня Коля и с рюмкой потянулся к нам. И стремительно чокнувшись с каждым из нас, выпил, приблизив голову к рюмке, а не наоборот.
-- Так вот, сидим мы вдвоем, вот как сейчас коньячок с котлетами по-киевски потребляем, музыку слушаем. А за три столика от нас девушка сидела... Очень премиленькая, фигурка -- обалдеешь. И у Леньки, так звали шофера, слюнки потекли. Долго он не решался пригласить ее на танец: рядом с ней такие мордовороты сидели -- я бы не решился! Но после четвертой рюмки пошел, и очень скоро вернулся ни с чем. Я стал над ним подтрунивать, а он взорвался и злой, как черт, говорит:
-- Перетанцуешь с ней -- ставлю дюжину армянского!
Взял, короче, на "слабо". Делать нечего, пошел я. Подхожу, мордоворотов вежливо так спрашиваю:
-- Позвольте, любезные, вашу даму на танец пригласить?
Они культурными оказались, бить сразу не стали, сидят, только глазами сверлят. А принцесса их молвит мне, вальяжно так:
-- Ах, нет! Простите бога ради, я устала очень, я посижу... А меня понесло уже и я, пожав плечами, отвечаю:
-- Ну что ж, будем танцевать сидя!
И, усевшись в свободное кресло, стоявшее у соседнего столика, подкатываю к девушке, беру ее сидение за подлокотники и тащу его к оркестру! Музыка на несколько мгновений сбилась, кавалеры барышни набычились, посетители жующие застыли с поднятыми вилками и фужерами, а мы закружили на креслах под вовсю оживший полонез Огинского! И в глазах девушки начало что-то появляться... Ну, ладно, в общем после танца я отвез свою даму к еще не пришедшим в себя мордоворотам, ручку поцеловал и поскакал на резвом стуле за своей дюжиной армянского.
-- Любишь ты на рожон лезть... "У нее в глазах начало что-то появляться"... Лучше бы ты о деле рассказал -- пробурчал Борис и неожиданно замолк, уставившись в вазу с цветами, стоявшую посередине стола. -- Что-то мне этот георгин напоминает...
И, вынув мясистый цветок из вазы, начал раздирать его на части.
-- Смотри, Женя, а он с клопами... -- задумчиво произнес он, протягивая мне портативное подслушивающее устройство. -- Похоже, мы вляпались во что-то очень серьезное... И единственное, что я сейчас хочу, так это не котлету по-киевски, а побыстрее получить свои пальто и шляпу...
И, с сожалением оглядев явства, застывшие на столе, мы встали и быстро направились к выходу.
Директор ресторана, все это время наблюдавший за нами из приоткрытой двери подсобного помещения, видимо, не ожидал подобного поворота событий. Он вышел в зал и начал озираться то на нас, то в сторону комнаты персонала, из которой раздавались глухие мужские голоса. Проходя мимо, него я сунул ему в нагрудный карман зеленую пятидесятку и потрепал по щеке.
Выйдя из ресторана, мы подошли к моей, пардон, Юдолинской машине и начали обсуждать происшедшее и пришли к выводу что мы на "крючке". У мафии или у компетентных органов. В заключение я рассказал ребятам о подозрительном поведении инвалида Валеры, но они лишь посмеялись надо мной. Впрочем, смеялись они ровно до того момента, как я указал им глазами на инвалидную коляску, прячущуюся за будкой "Союзпечати" и выглядывающую оттуда же неукротимо-трясущуюмся голову ее любопытного хозяина. А когда оказалось, что наш "Жигуленок" взломан и подвергся досмотру, наше настроение и вовсе упало...
Мы быстро и без разбора закупили продукты и спиртное и поехали в мою кавалеровскую ставку. Но, подъезжая к ней, я сообразил, что хозяин дома в разговоре (который, видимо, интересует очень многих) будет лишним и мы свернули не к дому, налево, а направо, к берегу Кавалеровки и расположились там на лужайке близ местной достопримечательности -- Скалы Любви.
-- Скала Любви? Очень интересно! -- сказал Борис узнав от меня название этой семидесятиметровой пластины известняков, поставленной на попа древними подводными оползнями. -- А почему? На ней занимаются любовью?
-- Вообще-то на топографических картах она называется Дерсу -- под ней впервые встретились Арсеньев и Дерсу Узала. А местные ее так называют потому, что время от времени с нее упадают несчастные девушки, -- сказал я трагическим голосом.
-- Тогда предлагаю разместиться прямо под ней. Может, одна упадет мне на колени, -- предложил Борис, посмотрев на вершину скалы.
______________________________________________________________________
Через десять минут Коля вынырнул, снял маску и, схватившись за торчавшую из стены деревянную пробку, начал истерично матерится.
-- Сука! Сука! -- кричал он, отплевываясь и распирая по лицу выступившие слезы. -- Надо же так вмазаться! Вот, сука!
Я помог ему подняться, снял баллоны и... увидел, что гидрокостюм его разрезан от поясницы до правой ягодицы! Сквозь разрез было видно, что не обошлось и без повреждения Колиной шкуры и его плавок. Ни о чем не спрашивая, я залепил Колину рану пластырем, посадил его у стенки и дал напиться крепкого черного чая, принесенного нами в термосе. Напившись, Коля успокоился и начал рассказывать:
-- Как только я очутился в штреке, сразу же увидел аквалангиста. Предельно мертвого аквалангиста, прилипшего к кровле штрека. Короче, давно, наверное, помер, раздулся от газов и всплыл... Я посмотрел -- смеси у него в баллоне не было. Короче, не хватило ему воздуха... И, представляешь, когда я с ним возился -- нож у него уж хороший был, на акул такие берут -- на меня кто-то сзади бросился и по ребрам как жахнет! Ему бы второй раз меня пырнуть, но он, дурак, вместо этого за шланг мой ухватился и загубник стал у меня выдирать... Выдрал, гад, но я нож его дружка достать успел и вдарил в кувырке, снизу, не оглядываясь... И когда из кувырка выходил, вниз головой, естественно, то первым делом кишки увидел... Фонарь мой так упал, что весь штрек был как под юпитером... Представь: розовая от крови вода, живот буквой "С" распоротый... и кишки из него выплывают... Красивые такие, совсем как в банке с формалином... И парень этот собрать их пытается... Молодой такой парнишка, без гидрокостюма... И из кувырка своего, вот, блин, я, через ворох распустившихся кишок, аккурат в разверстый живот его попадаю! Как я не заорал и воды не нахлебался -- не знаю! А парнишка этот свихнулся совсем и стал кишки свои вокруг шеи моей наворачивать. А я загубник схватил в рот себе пихаю.. И, гадство, запихал вместе с тонкой кишкой! Чуть не вырвало, блин! Скользкая такая! И я совсем сбесился, развернулся незнамо как -- и наверх! А этот, мертвый уже, за мной на кишках своих тянется... Тут я вовсе в истерике забился, рвать их начал, а они собаки крепкие, не рвутся... Совсем обессилил, в голове потемнело и на дно пошел... Но слава богу, прямо на фонарь приземлился... И, представь -- конец уже мне, нет сил бороться и тут мысль вялая такая в голове зашевелилась: "Фонарь жалко..." Взял я его в руку и успокоился...
_________________________________________________________________________
Проснулся Черный от скрипа пружин в большой каюте для судового персонала. На соседней кровати Баламут трахал Ольгу.
-- Вот, суки, покемарить не дали, -- недовольно пробурчал Черный и отвернулся к стене.
Но заснуть не смог -- как только Баламут, воя во весь голос, кончил, его место на Ольге немедленно занял Бельмондо.
"Хрен с ними, днем докемарю", -- подумал он, уставился в потолок и стал дожидаться своей очереди, представляя, как воткнет свой член во влагалище, полное склизкой спермы дружков. Но у Бельмондо что-то не заспорилось и Черный скоро заснул.
Во сне ему привиделось, что Ольга, наконец, пришла к нему и он вот-вот кончит. И он кончил бы, если бы она не сжала плотно пальцами основание его члена. Больно сжала, так больно, что Черный проснулся. Открыв глаза, он увидел, что нагая Ольга сидит у него в ногах и хищно смотрит в глаза. И растирает своей шелковой ладошкой его вздыбившийся пенис. Черный приподнялся, потянулся к ней задрожавшими от страсти руками, но в это время дверь каюты распахнулась и на пороге появился хмурый, невыспавшийся Шура.
-- Вставай, зомберкоманда! -- крикнул он. -- Есть работа не пыльная, но денежная.
Обитатели каюты выполнили его приказ без разговоров. Одевшись -- на это ушло неполных две минуты, они гуськом вышли из каюты. В столовой их ждал обильный завтрак и улыбающийся Валера с непроницаемой Ириной Ивановной.
-- Пойдете сегодня в город, -- сказала Ирина Ивановна, дождавшись конца трапезы. -- Черный его хорошо знает. Ведите себя неприметно. Устроитесь в общежитии Приморгеологии. Завтра вечером к девяти поедете в Шамору. Машину найдете на стоянке рядом с общежитием. В Шаморе отыщете двухэтажный розовый особняк с высоким кирпичным забором (адрес дома, ключи от машины и оружие и маски я дам вам перед отъездом). В особняке живет один тип из краевой администрации. Охранников у него пятеро, если беды не чует, и вдвое больше, если почуял. Убьете всех, потом изуродуйте. Баб и детей не трогайте, наоборот, приласкайте. Перед уходом оброните где-нибудь в стороне вот эту бумажку -- по ней можно понять, что наезжала братва одной из портовых группировок. Если кого-нибудь из вас шлепнут -- обезобразьте и оставьте с остальными. Все понятно? Вопросы есть?
ЗОМБЕРЫ ПРОТИВ ЗОМБЕРОВ (Тени исчезают в полночь)
-- Полный кукиш??? -- изумился я. -- А где твои пятнадцать миллионов? Ты что, за год их растратил?
-- Жена помогла... После того, как я ее от алкоголизма Шуриными клещами вылечил, она об религию сильно ударилась и все спустила на храм Христа-спасителя... А мне все равно... На фиг мне бабки, когда кругом полный штиль?
-- И в штанах тоже?
-- Да как тебе сказать... Просто ничего не хочется... Живешь по оглавлению...
-- Как это по оглавлению? Поясни свою мысль примером.
-- Понимаешь, мы как будто по книге жизни живем... Глава первая, глава вторая, глава последняя... Как Маяковский говорил: "Дочки, дачки, тишь и гладь, сама садик я садила, сама буду поливать"... А мне не хочется... Тоскливо, когда знаешь, что будет завтра, через месяц и через год... Да ты сам об этом как-то говорил...
-- Люди это счастьем называют...
-- Ну и хрен с ними... Козлы они... А мы с тобой, братан, авантюристы! -- вдруг загорелся Баламут. -- И это прекрасно! Понимаешь, братан, писатель -- это человек, творчески относящийся к перу и бумаге, художник -- к холсту и краскам. Авантюрист же им не чета -- он творчески относится к своей собственной жизни! Он делает из нее то же самое, что художник делает с холстам, а писатель с бумагой. Он лепит из нее необычные события, страх и кровь, чудеса и падения... Он ее переписывает, перекрашивает ежедневно. Авантюрист не терпит постоянства, прочитав тысячу книг, он понимает, что остальные читать нет смысла. Понимаешь, если ты прочел тысячу книг и читаешь дальше -- ты не авантюрист, ты -- житель! Ты -- житель, не авантюрист, если каждый день любуешься закатами, ты не авантюрист, если тебе не надоели телевидение и жена... Ты, братан, не авантюрист...
-- Все! Понял! -- смеясь, перебил я заговорившегося Баламута. -- Я -- авантюрист. А как все же насчет штиля в штанах?
-- А насчет штиля в штанах... Интересный вопрос... Ты знаешь, я часто вспоминаю, как мы с Ириной Ивановной в шесть часов утра на Шилинской шахте в тумане трахались... На пленэре... На росистой траве... Среди тайги... Ренессанс! И как ты с Ольгой глазел, глазел на нас, а потом такие кренделя с ней начал выделывать, что мы с Ириной уписались... Вот это была жи-и-знь... А так... Жена надоела, друзья и знакомые все в дерьме зеленом копаются... Деньги, престиж, карьера... Тоска, хоть удавись... Ты знаешь, это наши жены из нас импотентов делают... Иногда до того все надоело, что не встает. Я, вон, с Наташкой раз в неделю на героизм был способен. И это -- при благоприятном расположении звезд. А познакомился как-то раз с одной хрупкой продавщицей из отдела сосисок -- ренесса-а-нс!!! Я неделю с нее не слазил... Кстати, а где наш Бельмондо? Он, что, не проинтуичил?
-- Да нет, проинтуичил... Здесь он... И даже в ресторане. Догадайся с трех раз, чем он занимается...
-- Официантку, небось, кадрит? Или блядей местных? -- улыбнулся Баламут, оглядывая ресторанный зал.
Мне не надо было оглядываться -- я давно заприметил Бельмондо, кокетничавшего в другом конце зала с двумя темноволосыми красавицами-южанками. Заметив наше внимание, Бельмондо помахал приветственно рукой и продолжил охмурять девушек. Спустя три минуты он уже вел их по направлению к выходу.
-- Через полчаса явится... -- одобрительно пробормотал Баламут сам себе и, обращаясь уже ко мне, продолжил:
-- Ну, что ты как неживой телишься? Закажи водки побольше и пожрать чего-нибудь...
Я подозвал официанта и заказал полный обед на троих, водки для нас с Баламутом и шампанского для Бельмондо. Когда стол был накрыт, последний сидел уже с нами.
-- Ты, я вижу, тоже от последствий клещевого энцефалита отошел? -- спросил я Бориса сразу же после объятий и рукопожатий.
-- С сегодняшнего утра! А до этого целый год с одной только женой трахался и доволен был выше крыши.
-- Да и сейчас ты отнюдь удрученным не выглядишь... -- усмехнулся Баламут.
-- Аск! Такие девочки!!! Пальчики оближешь! А с Ольгой, похоже, все в полном порядке?
-- Да как тебе сказать... -- пожал я плечами. -- С одной стороны сигналов от нее нету, а с другой стороны, если мы сейчас сидим в своих прежних шкурах, то, значит не все так хорошо...
-- Прежних шкурах? -- переспросил Баламут. -- Ты думаешь, что потом, когда все образуется, ты опять Евгением Евгеньевичем станешь? А я - убежденным трезвенником? Кошмар...
-- Я думаю, что станем... Сейчас мы в зомберской своей ипостаси, бледной, но зомберской. А потом, когда все образуется, последствия энцефалита опять возобладают. Но это потом... А сейчас давайте покушаем, выпьем и заодно обобщим все наши впечатления по этому кейсу. Если бы вы знали, как я рад видеть ваши морды... Этот сукин сын, Евгений Евгеньевич, о вас и не вспоминал!
_________________________________________________________________________
В аэропорту города Владивостока нас действительно встретил Гриша. Любой человек, бросивший на него пусть даже мимолетный взгляд, сразу же понимал: перед ним -- ангел. Но затем глаза любопытствующего необходимо устремлялись к небольшой черной повязке, скрывавшей выбитый правый глаз Гриши, а с нее -- на одежду, которую не принял бы ни один старьевщик...
-- Здравствуйте, Нельсон! -- сказал я, закончив рассмотрение ангела. -- Как ваше "ничево"?
-- Люди вашего, Евгений, уровня всегда меня Нельсоном называют... --огрызнулся Гриша и, застыдившись своего резкого ответа, чуть покраснел. -- Извините меня за грубость и здравствуйте! Я рад вас видеть!
-- Так в чем дело? -- с места в карьер спросил Баламут, бросив сумки под ноги ангелу. -- С чего вдруг такая спешка, адмирал?
-- Какой-то араб месяц назад взял в аренду сто гектаров тайги вокруг Шилинской шахты и организовал там платную лечебницу для законченных алкоголиков. Платную, потому как алкоголикам там платят за лечение сто пятьдесят рублей в сутки... И потом неделю этот арап что-то под землей с приборами искал... Говорят -- бумаги какие-то. А недавно там люди странные с красными глазами появились... Я думаю, не к добру все это... Вот я и пригласил вас... Я думаю...
-- Смотри, Черный, -- испуганно перебил его Бельмондо. -- Вон там, под табло, мужик в клетчатом костюме...
Я посмотрел в указанном направлении, нашел глазами клетчатый костюм, но ничего подозрительного в нем не заметил. Но, когда я уже хотел спросить у Бориса, почему я должен любоваться этим безвкусным ширпотребом, мужчина резко обернулся и пронзил меня глазами...
Это был Ленчик Худосоков! Мы все застыли от изумления, а он злорадно улыбнулся и, ткнув в нашу сторону кулаком с торчащим вперед средним пальцем, растворился в толпе...
-- Похоже, он показал нам: "Fuck you!" -- растерянно пробормотал Баламут. -- Почему вот только по-английски? Наша отечественная фигура из двух рук много выразительнее...
_________________________________________________________________________
Вернемся, однако, к нашим баранам. Так вот, как мы говорили выше, у Курозадова возникли проблемы с эвакуацией своей конторы. Четырехтысячное население алкомерата, прознав о готовящейся ликвидации лечебницы, немедленно созвало съезд из трезвых на этот момент жителей и постановило на нем: "Не пущать!" И, по окончании совещания организовало блокаду своей последней надежды.
Моисей Мусаевич попытался, было, урезонить взбунтовавшихся алкоголиков с помощью первого своего десятка зомберов, но последние неожиданно потерпели в битве при городе Кирюхинске сокрушительное поражение.
Сражение было весьма скоротечным -- вооруженные дубинками и цепями зомберы, быстро смяли передовые ряды нетвердо стоящих на ногах алкоголиков и принялись крушить все на своем пути. Но все испортили тигры, мирно гревшиеся у хижин своих друзей в скупых лучах ноябрьского солнца -- привлеченные на поле битвы запахом крови, точившейся из ран поверженных защитников Кирюхинска, они вкусили их тощего, основательно пропитанного некачественным алкоголем мяса и, быстро в нем разочаровавшись, принялась гоняться за откормленными на западных харчах зомберами и после ожесточенной, с взаимными потерями стычки, решили исход сражения в пользу своих желудков.
_________________________________________________________________________
И Худосоков, вскоре после расправы Али-Бабы с Черным и его компанией, решил коренным образом поменять тактику и стратегию. Нет, он не решил переметнуться в стан какой-нибудь популярной партии, хотя раскрой он свои карты его приняли бы с распростертыми объятиями и растерянные демократы, и несгибаемые коммунисты, и, тем более -- разношерстые национал-патриоты.
"Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе" -- вот слова, ставшие с этого момента его девизом. Если электорат не готов к восприятию его национально-патриотических идей, то электорат надо изменить. Худосоков давно заметил, что его однопартийцы, особенно те из них, которых ярость охватывала при одном лишь виде еврея или азербайджанца, удивительным образом похожи друг на друга, нет, не внешне, а скорее физиологически и психически.
Задумавшись об этом факте, он инкогнито встретился с одним из видных российских генетиков и тот, посмеявшись, сказал, что зерно научной истины в этом наблюдении конечно же есть.
-- Наверное, все это связано с некоторыми инстинктами, генетически закрепленными еще в далеком обезьяньем прошлом человека... -- сказал генетик, закусывая черной икрой пятую по счету рюмку водки (разговор происходил в ресторане "Националь"). -- Можно навскидку предположить, что убежденными коммунистами становятся те люди, у которых инстинкт стадности преобладает над другими инстинктами... А фашистами -- те, у которых преобладает инстинкт охраны территории... Но, ха-ха, месят ногами и тех, и этих, и других в основном люди с психикой, нарушенной комплексами неполноценности.
Муха в розовом алмазе
В гостиной мы нашли Сергея. С ним была высокая пепельная блондинка в обтягивающем красном платье. Несколько высокомерное, хорошо прорисованное лицо. Талия. Грудь. Шея. Все -- совершенство. Без всяких эпитетов. "Вау!" -- только и смог я сказать. И подумал: "А что будет, когда я увижу ее бедра?" И сам же ответил: "Брошусь на колени. Перед Сергеем".
После первого же взгляда на женщину в красном у Анастасии, естественно, упало настроение и, как мне показалось, возникло импульсивно-острое желание схватить меня за руку и увести прочь от этой невыносимо красивой женщины. Но я, как понимаете, врос в пол. И Синичкиной пришлось приветливо улыбнуться.
-- Это Дельфи, -- представил женщину Кивелиди (всех своих девушек он называл по именам языков компьютерного программирования, был у него такой пунктик). -- Недавно один высокопоставленный любитель из миссии ООН сказал мне, что подобной девушки он не встречал ни в одном борделе, как Старого, так и Нового Света. И в самом деле, она -- сама прелесть, хотя и с многочисленными вывихами по всем статьям...
Дельфи метнула в Сергея недоуменным взглядом, и он многоточием рассмеялся. Пригласив нас занять места за столом, позвонил в колокольчик, и тут же в комнату вбежала на высоченных каблучках стайка девушек, одетых в одни лишь кружевные прозрачные переднички. Они принесли с собой все необходимое для плотного обеда с одновременной дегустацией разнообразных вин, которыми всегда славился солнечный Таджикистан.
-- Все новенькие... -- констатировал я, внимательно осмотрев девушек с ног до головы.
-- Да... Прежние все поуволнялись, -- сказал Сергей, окинув хозяйским взглядом своих подчиненных. -- Одни замуж повыскакивали, других в турецкие или голландские дома потянуло, третьих на пенсию спровадил. Но имена остались. Знакомься, вот мисс Ассемблер (присела в книксене белокожая приятная толстушка с синими глазами), мисс Фортран (потрясающе стройное личико кавказской национальности), мадам Паскаль (смешливая женщина с замечательным бюстом и крутой попочкой), мадемуазель Ява (пухлогубая кудрявая девчонка лет сорока пяти), Бейсик-ханум (луноликая красавица Востока с умопомрачительным пупком; пока я силился отвести от него глаза, понятливый Сергей тянул паузу) и, наконец, фрау Кобол и фрау Алгол (и пары таких глаз, как у этих "немок", хватило бы любому мужчине, чтобы сгореть заживо в пламени предоплаченной страсти).
-- Да... Впечатляет, ничего не скажешь... -- пробормотал я в пику кислой Анастасии. -- Понимаю теперь, почему дела в твоей республике сикось-накось идут. Небось, все ответственные работники в твоих кабинетах правительственные бумажки подписывают?
-- Ты, Черный, наверное, забыл, что я патриот своей родины, -- ответил Сергей горделиво. -- Мое заведение работает с семи вечера до семи утра и ответственные работники переезжают из моих уютных кабинетов в свои высокие отдохнувшими и полными государственных планов. А сикось-накось -- это только потому, что я не могу пока расширить свое дело -- сильно еще, понимаешь, коммунистическое влияние в нашей политической элите. И поэтому многие мои клиенты вынуждены дожидаться приема по несколько дней... А много бы ты, в частности, наработал, если бы тебе назавтра предстояла встреча с незабываемой госпожой Си-Плюс-Плюс?
-- Ты ее не представлял, -- дернулся я.
-- Я тебе ее намеренно не показал. А то бы ты на всю оставшуюся жизнь забыл о своем любимом друге Веретенникове.
-- Может быть, о деле поговорим? -- предложила Синичкина, лишь только Сергей замолк. -- А эти (кивнула на девушек, стараясь придать лицу презрительное выражение) пусть хорошенько отдохнут перед своей ночной сменой.
-- Давайте поговорим, -- согласился Кивелиди и легким мановением руки удалил девушек из комнаты.
-- Да Сережка уже всё сделал, -- сказал я Синичкиной, проводив девушек взглядом. -- Завтра с утра летим на Кумарх на вертолете.
-- Всё, да не всё, -- ответил мой верный друг, совершенно правильно предугадавший мои насущные потребности. -- Надо нам с тобой вечерком за оружием съездить. К одному корешу, Сашке Кучкину, ты его знаешь. Живет он на другом конце города. Потом поедем ко мне на дачу, выберешь там какого надо снаряжения -- фонари шахтерские, каски, палатку, кастрюли с надувными матрасами.
-- Я с вами поеду, -- заподозрила неладное Анастасия.
-- А что? Пусть едет, -- согласился я, зная, что у Сережки наверняка заготовлен аргументированный отказ.
-- В темное время суток по городу ездить опасно -- бандитов полно, а также всяких политических противников внешнего раскрепощения женщин. Увидят тебя -- придется всем вместе автоматную очередь расхлебывать.
-- Она черную паранджу наденет, -- посмотрел я на Анастасию вопросительно. -- У Бейсик-ханум конечно же найдется.
-- У Бейсик-ханум найдется махровый халат и пушистое полотенце, -- твердым голосом закончил обсуждение Сергей. -- Прими лучше, Анастасия, ванну и ложись отдохнуть перед дневной сменой. Да и не шастай ночью по заведению -- примут еще клиенты за мою работницу, объясняй им потом, что ты не девушка, а гостья.
Синичкина пожала плечами и, без всякого аппетита поковырявшись в своем блюде, ушла. Проводив ее очаровательную попку глазами ("Ничуть не хуже платных"), я начал рассказывать другу о розовом алмазе. Кивелиди рассеянно выслушал и без колебаний сказал, что миллиард долларов -- это, конечно очень хорошая, но ему совершенно не нужная штука, потому как он давно достиг своего уровня благополучия. Я огорчился, а Кивелиди похлопал меня по плечу, и посоветовал поменьше распространятся об алмазе.
По его глазам я понял, что он не поверил в существование алмаза с мухой. И как следствие -- в исчезновения Веретенникова. И правильно сделал. Какой геолог в это поверит? "Ты просто хочешь затащить меня в горы, поохотиться вместе со мной на горных козлов и уларов, подышать дымом костра, -- читал я его мысли. -- А все это мне давно до лампочки".
-- А почему бы тебе и в самом деле не смотаться на Кумарх с этой девчушкой? -- предложил он мне, когда я огорченно уставился в ноги. -- Съезди, вспомни молодость... Рыбку полови...
-- В верховьях Ягнобской долины никогда не было рыбы, -- обиженно буркнул я. -- Ты это прекрасно знаешь.
-- Будет! -- заверил Сергей. -- Следующим вертолетом пришлю тебе тонну живой форели со своего форелевого завода. Запустишь в верховья Кумарха и лови, сигаретки покуривая. Сеткой только не забудь ей путь в низовья отрезать, а то в Ягноб уйдет...
Я закурил и начал представлять, что подумают местные жители, увидев меня с удочкой на берегах отродясь нерыбного Кумарха. А Сережка подошел к телефону и, дозвонившись до рыбозавода, начал заказывать на вторник сто пятьдесят килограммов живой форели среднего размера. Положив трубку, спросил мечтательно:
-- А помнишь, как мы ловили рыбу на Каратаге? На День геолога? Сидели за достарханом на берегу и ловили. Один раз я даже чуть водкой не подавился, такая крупная попалась...
-- Помню! -- улыбнулся я, вс