Ночь. Большой мегаполис. В безжизненных и серых коробках на окраине города спят люди.
Одиноким желтым пятном зажглось окно. В одной кухне затеплилась жизнь. Она была небольшой и сонной, это София пробралась на кухню выпить молока и попробовать избавиться от бессонницы. Девочка, семнадцати лет от роду, часто мучилась от нее в виду своего беспокойного и чувствительного нутра. Все называли это творчеством. Как бы то ни было, Софи могла запросто вскочить посреди ночи и сочинить что-нибудь этакое, а могла просто провести всю ночь в мыслях, чтобы на утро, не выспавшись, пойти в школу. Одновременно проклиная собственную голову, обрамленную смоляными волосами, она ни за что бы не хотела избавится от собственной чувствительности. Ее карие и открытые для всего мира глаза светились ярче обычного, когда в ее внутренний мирок заползала новая, никем не раскрытая идея. Проводя там несколько часов или даже дней, мысль неизменно превращалась во что-то более материальное, но так же не осязаемое для человеческих рук. Зачастую это был стих или рисунок. Так вот, так произошло и сейчас. Софи посмотрела в окно, пожевала губы, налила себе молока... Как вдруг слова сами сложились в ее голове в нужном порядке, предавая чему - то беспорядочному, плохо понятному, новую форму! Она практически бегом вернулась в свою комнату, нацарапала неразборчивым почерком на бумажке несколько фраз и, почувствовав выполненный перед собой долг, мгновенно уснула.

Свет, оставшийся на кухне, медленно перетек в спальню ко взрослому поколению, забрался вверх по теплому одеялу, сделанному из добротного материала, но не отличавшемуся красотой, и, не спеша, стал проникать в голову к Ивану Петровичу. Безмятежно-спокойные сны отца семейства в один момент превратились в набор непонятных ему, устрашающих символов. Начиналось все довольно мило. Иван Петрович прогуливался по лесу, с кем бы вы думали, самим Александром Сергеевичем, который по совместительству был любимым писателем главы семьи. Неспешно петляя мимо берез и кусая, не пойми откуда взявшееся яблоко, что тоже собственно было не столь важно, любимый фрукт все таки, приятели разговаривали о вечном. -Слышали ли вы четырнадцутую сонату Писчетти? - Ни с того ни с сего осведомился великий автор. "Мамочки! И в мыслях не было!", подумал было наш герой, но вовремя опомнился и с достоинством ответил: - Безусловно. Я слушаю ее каждый день, музыка - единственное что помогает расслабиться после тяжелого трудового дня. Стараясь понять удовлетворил ли нового друга ответ, Иван Петрович то и дело поглядывал на Пушкина, но по лицу того нельзя было ничего прочитать. -А кем вы работаете? - вдруг вновь прервал тишину поэт. -Учителем в школе. Учу детишек уму разуму... - ответил и подавился воздухом, в слове "детишки" послышался скрип зубов, но важно было держать себя в руках и показаться хорошим человеком. Пушкин неопределенно хмыкнул, больше они не разговаривали. Однако, нашего милейшего героя ждал еще один сюрприз. Неожиданно, как это всегда бывает во сне, Ивана Петровича со всем его полутора центнеровым весом, маленькими потными ладошками, умильной лысенкой на затылке, обхватившей большую часть головы, его, заслуженного учителя, чьими методами учили еще ого-го кого, его, примерного семьянина, только пару раз в году уезжавшего на недельку в командировку подхватило, понесло, а потом так же неожиданно аккуратненько поставило на место, стряхнуло пыль с еще советского,поношенного, но крепкого пиджака и улетучилось. Когда с одышкой и испариной на лбу было покончено Иван Петрович поднял голову вверх и обомлел. На высоте пятиэтажного дома, совсем, как в том, котором он прожил всю жизнь, висел его портрет! Мог ли он себе представить такое... Да никогда в жизни. Элитный, нарядный, престижный, на красном фоне, который отлично сочетался с красным лицом, в огромной рамке, покрытой золотой краской. Улыбка сама наползла на лицо, во взгляде появилось даже какое-то кокетство. "Ну наконец-то! Признали!" - радостно подумалось ему. Но и это был не конец! Как только наш премилый герой вдоволь насладился собственным изображением, появилась огромная толпа людей и закружила, завертела бедного Ивана Петровича по залу в диком танце. По началу он даже успевал, мелодия была похожа на ритмы его молодости, но потом танец стал превращаться во что-то дикое, то чего приличный человек никогда не знал и не должно было ему знать.
На силу отбрыкавшись и вырвавшись из толпы, он попытался понять что же происходит. Только он об этом подумал, как самая деловитая женщина из всех, которая больше всего внушала доверие, так как была одета в строгий коричневый костюм, который висел мешком на итак не идеальной фигуре, похожая на мамку-гусыню, посадила нашего почтеннейшего друга на золотой стул. Да и не стул это был, трон! "Давайте поздравим нашего дорогого Ивана Петровича с заслуженной победой!" - вещала утка. Зал одобрительно загудел. Соблюдая строгую очередность, по одному, подходили люди и ставили огромные коробки у ножек трона, говорили приятные слова. Не смотря на пустые глаза говорящих, пожелания так согревали израненную душонку победителя! По началу он, чуть смутившись, даже старался отвечать каждому благодарностью, потом коротким кивком головы... А затем разомлел и осмелел на столько, что стал спрашивать отчего коробки такие маленькие или нельзя ли побыстрее закончить? Но в апофеоз наступающего блаженства что-то стало неумолимо меняться. Лица... Они больше не были похожи на порядочных граждан, скорее наоборот. Они были точь-в-точь, как приятели Софи, к которым он испытывал стойкую неприязнь: длинные волосы, свободная одежда, короткая или наоборот в пол, мальчики, девочки, иногда он не мог различить, а самое главное - слова! Слова перестали быть лестными, превратились в обличающую желчь. Молодые люди не оскорбляли нашего героя, они рассказывали о том, что их интересует, даже смеялись - чисто, искренне, от души, но это было больнее. Как будто бы по рукам били железные, разгоряченные до красна металлические плети. А подарки... Теперь это были сплошь разбитые зеркала, пустые кошельки, а один хам даже притащил черную кошку. Все завертелось перед глазами Ивана Петровича, с диким криком он попытался скрыться от точных ударов, скрючился как ребенок на стуле и... конечно, же проснулся!
Отцу семейства потребовалось добрых пятнадцать минут чтобы отдышаться, вытереть пот со лба и наконец понять что происходит. "Свет! Опять свет включенным оставила эта София... София.. Эх, и зачем нужно было так сложно называться? Лучше бы попроще, Машей там.. Или Дашей.. И проблем было бы меньше, может свет не забывала выключать, знает же, что с ним я плохо сплю." Переваливаясь и ворча все это себе под нос, наш простой человек доковылял до кухни, вздохнул то ли от своей тяжести, то ли от жизненной, щелкнул выключателем и побрел обратно в кровать. Теперь сну Ивана Петровича ничто не угрожало.