Это цитата сообщения транжИрка Оригинальное сообщение

Как завещал великий Ленин

Я рассматривала викторианские платья, и платья известных кутюрье прошлого, и платья неизвестных модисток прошлого, и все они отличались от моего нынешнего платья из магазина как подлинный Леонардо от репродукции в школьном учебнике. Хотя сейчас научились всякие этакие штучки делать, перегонять опилки на искусственный шелк, делать голограммы, кроить лазером и т.д., а тогдашние мастерицы работали в кустарных услових, и материалы у них были полуручного производства, охрана труда и профсоюзы ногами сучат от восторга. Но тогда у них было качество, а у нас количество. Моя пра-пра-пра-в какой-нибудь степени бабка передавала дочкам свои юбки по наследству, а я меняю гардероб к каждому сезону. "Лучше меньше, да лучше", по примеру Ленина, или все-таки "побольше ситчику моим бы комсомолкам"?
Мне хотя и нравится ужасно покупать к каждому сезону обновки, следить за модными тенденциями, менять имидж под настроение и погоду, но каждый раз, когда мне в руки попадают вещи из других времен, внутри мгновенно останавливается вертлявое колесико времени. Возьмите и разломайте часы пополам - внутри корпуса увидите колючие шестеренки, торопливо цепляющие зубчиками другие колючие шестеренки, и все эти шестеренки почтительно замирают перед незатейливым великолепием винтажа. Оно проявлется не только в старомодном покрое или навином рисунке, у него есть совершенно уникальное качество - эти вещи делались, чтобы жить с человеком. Каждое вручную (или даже на механическом "зингере") сшитое платье задумывалось так, чтобы женщина носила его десятилетие, пока образ эпохи не поменяется кардинально, а тогда платье отправится в сундук на чердак, где его бережно проложат папиросной бумагой и пахнущими фиалками саше, и будут хранить пока не придет время взрослой дочке открыть сундук, приложить к себе платье и, покусывая губу, перед зеркалом прикидывать как оно будет перешито. После второй молодости из него делали детские платьица, потом - кукольные, потом лоскутное одеяло, потом тряпочку для вытирания пыли. За это время деревянный дом, в котором жили хозяева платья, ветшал, взамен строился новый, в котором новая хозяйка разбирала свои новые платья на долгую жизнь. Если у хозяйки платья не было спальни в бельэтаже, а была спаленка в мансарде, платье служило ей верой и правдой много-много лет, отдыхая только в воскресенье и в праздники, пока совсем не ветшало, и тогда его жизненный цикл повторял в сокращении жизненный цикл другого платья, из бельэтажа - лоскутки, тряпочки, половички. Воскресное платье доставалось дочке, которая, перекроив воротник на новый лад и перешив лиф на свои мерки, носила его много лет, давая отдохнуть только в воскресенье и праздники.
Моим нынешним шелкам даже не приснится, что они будут служить мне десятилетиями. Даже при моей скаредности, они проживут максимум четыре-пять лет, после чего нитки начнут рваться, замки и молнии ломаться, белизна желтеть, а чернота седеть. Его жизненный срок совсем другой, год-два, не больше. Это яркая бабочка-поденка, помелькала и пропала без следа, не оставив о себе ничего, кроме фотографии. Бесформенные куски ткани будут зарыты помоешным бульдозером, и истлеют в земле за сотню-другую лет. Раньше у них не получится, даже на натуральные ткани уходит очень много химическим материалов и реактивов.
И ведь мне не так уж много и надо: даже при моей патологической жадности на новые тряпки, их у меня меньше среднего. Средняя американка, если верить разно консьюмеристским организациям, в своем шкафу хранит гораздо больше и отправляет в утиль гораздо больше. Не потому что мы так верим журналу "Вог", а потому что наш уровень богатства измеряется количественно - чем больше у нас есть, тем мы богаче себя чувствуем. Большая машина лучше чем маленькая, большой дом лучше среднего, большой камень на помолвочном кольце - значит, тебя любят больше, чем ту, у которой камень меньше. В Америке даже порции в ресторанах больше, чем где бы то ни было - а хули, богатая страна, можем себе позволить. Сколько бы раз мы ни были в ресторанах, каждый раз, стреляя глазами по стронам в ожидании порции, я вижу одно и то же - недоеденная еда на тарелках. Про накормить деревню в Бангладеш я не говорю, но вспоминаю. Про то, что творится в заведениях типа all-you-can-eat я даже не говорю, меня при виде оставленных столиков тошнить начинает. Это - большие дома, большие машины, большие забитые холодильники - незаметно расползается по всему миру как часть американского образа жизни. Это вроде бы незаметно, потому что само собой разумеется, но для человека на другом конце света, не всегда имеющего возможность лечь спать сытым, оно удивительно и ослепительно. И он верит в американскую мечту, хочет всеми силами приехать в страну всеобщего изобилия из бананового рая, в котором за стоимость бигмака надо отработать 14-тичасовой рабочий день в тяжелых условиях, хочет иметь свой собственный холодильник, бассейн, телевизор, машину. Это, конечно, не имеет никакой видимой связи с качеством винтажных платьев, но они связаны напрямую в моем представлении о картине мира.
Этот голодный бангладешец, малавиец, колумбиец, без разницы, работает на швейной фабрике, где 12-14 часов в день шьет хлопчатобумажные брюки системы "левис". Он зарабатывает примерно 40 центов в час, что позволяет фирме "Левис" продавать портки в универмаге JCPenney за 35 американских долларов за штуку. В универмаге на кассе стоит факита, получающая 7 долларов в час, и пробивает чеки, а другая факита намывает полы за те же деньги, поэтому в период распродаж эти самые левис стоят 19 долларов. Которые деревенская женщина вроде меня (но не я!!) покупает про запас - себе парочку, сыну, мужу и еще одни, потому что на сейле. Я чистосердечно признаюсь в дневнике, но под присягой не повторю - по большому счету, больше двух пар штанов на сезон нам не нужно. Все остальное не является необходимостью одеваться, а необходимо только для самовыражения. Причем купленные в этом сезоне штаны прослужат года три, прежде чем спишутся в разряд садово-огородных, т.е. купив две пары в этом году, три года магазины можно обходить стороной. Так и делали наши предки, за исключением важных особ, которые два раза одно платье не надевали, но, положа руку на сердце, такие предки были только у нынешних важных особ, а остальное население, как бы ему не хотелось пышно цвести на генеалогическом древе, имеет в предках рабочих и крестьян.
Но тогдашние крестьяне работали в платьях домашнего сукна, тщательно (для себя же) выделанного и крепко сшитого. Их платья, см. выше, вполне годились перейти от матери к дочери без видимого ущерба для неказистого внешнего вида. Платья недомашнего изготовления стоили столько, что их приходилось передавать из руки в руки. Зря что ли гордился финский крестьянин-вдовец, сватаясь к любимой женщине, что от прошлой жены в его сундуках хранятся 12 юбок, в том числе две бархатные? Я не буду говорить сколько юбок у меня, в моих предках финские крестьяне тоже водились, но, по ходу, вымерли предвидев этот ужас.
Сегодняшний средний класс измеряет, как я уже придумала выше, богатство количественно. Чтобы ему потрафить, были придуманы корпоративные уловки, способствующие удешевлению производства ширпортреба. Чтобы товар удешевить, его делают в странах третьего мира, где голодный бангладешец делает его за 40 центов в час. Чтобы накормить бангладешца можно собрать консервные банки в городской бибилиотеке, а можно отучить среднего американца жить как средний американец. Его можно научить жить как средний европеец, у которого, если верить все тем же консьюмеристам и народной молве, всякого барахла примерно вчетверо меньше. И те, и другие утверждают, что европеец реже меняет костюмы и обувь, а молва (в том числе со вздохом признаваемая глянцевыми изданиями меняйчащизма) конкретно рассказывает, что средний европеец просто покупает более качественный (и более дорогой) товар, который служит ему дольше. Из уроков экономики я даже слово вспомнила - у них интенсивное потребление, а у нас экстенсивное. Они берут качеством, мы количеством.
Так вот, закругляя тему, я бы согласилась жить как европеец. Пусть у меня не будет отдельных сапогов для холодной дождливой погоды и отдельных для теплой дождливой погоды, пусть они будут одни, но они будут служить мне верой и правдой лет десять. Пусть мои вещи потребуют более бережного обращения, специального порошка и сушки на веревочке, а не в домне сушилки "Дженерал Электрикс", но в них будет частичка человеческой души. Мне приятно думать, что над моим удобством думали человеческие головы, а не электронные. Пусть эти бангладешцы получают столько, чтобы им не хотелось хоть чучелом хоть тушкой приехать в страну победившего макдональдса (не как еды, а как принципа максимальной эффективности), но чтобы они шили мои штаны руками, а не запупыривали кусок ткани в сложную техологическую цепочку, из которой миллионными тиражами выскакивают поддергайчики, не переживающие шестую стирку. Ведь сногсшибательный эффект, производимый Birkin на женское сознание, базируется не только на сумме счета за него, сколько на том неоспоримом факте. что каждая авоське единственная и неповторимая, сделанная мастерами, чьи секреты насчитывают сто пятьдестя лет, и это не трескучая фраза из рекламы дешевого маргарина. Это чувствуется с первой же минуты, когда берешь эту сумку в руки. В отличие от, которое хочется заменить на что-то новенькое после одного-двух надеваний. Машинноизготовленная вещь не ложится на сердце, с ней нету связи, ее не хочется холить и лелеять. Но кто я такая по сравнению с миллиардными прибылями?
В общем, от бангладешцев и прочих скоро некуда станет деваться жителям некогда европейских стран, а штаны и холодильники все равно стремительно дорожают, потому что бангладешских детей кормить и обустраивать в Америке гораздо дороже, чем непосредственно в Бангладеше, где за это могли бы получать деньги другие бангладешцы, которые сейчас пакут чемоданы и ждут вызова от родственников, которые уже приехали за светлым будущим и штанами за 19 долларов. Пока еще они плодятся в количестве, достаточном чтобы заполнить рабочие места на фабрике Левис, но скоро они все будут тут, и штаны будет шить некому, и начнется жизнь как в Европе, но люди, которые будут так жить, уже не будут знать что такое Европа, они молятся лицом к востоку. Мы все умрем, нас похоронят в наших почти новых, но уже протертых и задрипанных транснациональных брэндовых шмотках, и мое платье из Армии Спасения, сшитое пятьдесят лет назад, никому не сможет рассказать как раскрутить колесо истории назад, к настоящим вещам. К пахнущим кожей несносимым сапогам, хлебу со вкусом хлеба, ароматному нежному мылу на оливковом масле с тертым миндалем, к картинам маслом, к Кельнскому собору, ко второй по качеству постели в завещании, к резному дубу и письмам от руки.