Каждый раз перечитывая Достоевского - открывается новое измерение, вот и снова выкладываю опять Достоевского

[его Христос, которого он неизменно желал написать, сделался бы подлинным Евангелием, как и Евангелия прахристианства, стоящие всецело вне всех античных и иудейских литературных формk
О.Шпенглер

Кстати, насчет войны и военных слухов. У меня есть один знакомый парадоксалист. Я его давно знаю. Это человек совершенно никому неизвестный и характер странный: он мечтатель. О нем я непременно поговорю подробнее. Но теперь мне припомнилось, как однажды, впрочем уже несколько лет тому, он раз заспорил со мной о войне. Она защищал войну вообще и, может быть, единственно из игры в парадоксы. Замечу, что от [статскийk и самый мирный и незлобивый человек, какой только может быть на свете и у нас в Петербурге.
- Дикая мысль, - говорил он, между прочим, - что война есть бич человечества. Напротив, самая полезная вещь. Один только вид войны ненавистен и действительно пагубен: это война междоусобная, братоубийственная. Она мертвит и разлагает государство, продолжается всегда слишком долго и озверяет  народ на столетия. Но политическая, международная война приносит лишь одну пользу, во всех отношениях, а потому совершенно необходима.
- Помилуйте, народ идет на народ, люди идут убивать друг друга, что тут необходимого?
- Всё и в высшей степени. Но, во-первых, ложь, что люди идут убивать друг друга: никогда такого не бывает на первом плане, а,  напротив, идут жертвовать собственной жизнью вот что должно стоять на первом плане. Это же совсем другое. Нет выше идеи, как пожертвовать собственной жизнию, отстаивая своих братьев и свое отечество или даже просто отстаивая интересы своего отечества. Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозреваю, что человечество именно потому и любит войну, чтоб участвовать в великодушной идее. Тут потребность.
- Да  разве человечество любит войну?
- А как же? Кто унывает во время войны? Напротив, все тотчас же ободряются, у всех поднят дух, и не слышно об обыкновенной апатии или скуке, как в мирное время. А потом, когда война кончится, как любят вспоминать о ней,  даже в случае поражения! И не верьте, когда в войну все, встречаясь, говорят друг другу, качая головами: [Вот несчастье, вот дожили!k Это лишь приличие. Напротив, у всякого праздник в душе. Знаете ужасно трудно признаваться в иных идеях: скажут, - зверь, ретроград, осудят; этого боятся. Хвалить войну никто не решится.
-Но вы говорите о великодушных идеях, об очеловечении. Разве не найдется великодушных идей без войны? Напротив, во время мира им еще удобнее развиться.
- Совершенно напротив, совершенно обратно. Великодушие гибнет в периоды долгого мира, а вместо него являются цинизм, равнодушие, скука и много много что злобная насмешка, да и то почти для праздной забавы, а не для дела. Положительно можно сказать, что долгий мир ожесточает людей. В долгий мир социальный перевес всегда переходит на сторону всего, что есть дурного и грубого в человечестве главное к богатству и капиталу. Честь, человеколюбие, самопожертвование еще уважаются, еще ценятся, стоят высоко сейчас после войны, но чем дольше продолжается мир все эти прекрасные великодушные вещи бледнеют, засыхают, мертвеют, а богатство, стяжание захватывают всё. Остается под конец лишь одно лицемерие лицемерие чести, самопожертвования, долга, так что, пожалуй, их еще и будут продолжать уважать, несмотря на весь цинизм, но только лишь на красных словах для формы. Настоящей чести не будет, а останутся формулы. Формула чести это смерть чести. Долгий мир производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства.  Наслаждения не утончаются, а грубеют. Грубое богатство не может наслаждаться великодушием, а требует наслаждений более скромных, более близких к делу, то есть к прямейшему удовлетворению плоти. Наслаждения становятся плотоядными. Сластолюбие вызывает сладострастие, а сладострастие всегда жестокость. Вы никак не можете всего этого отрицать, потому что нельзя отрицать главного факта: социальный перевес во время долгого мира всегда под конец переходит к грубому богатству.
- Но наука, искусства разве в продолжении войны они могут развиваться; а это великие и великодушные идеи.
- Тут-то я вас и ловлю. Наука и искусства развиваются всегда в первый период после войны. Война их обновляет, освежает, вызывает, крепит мысли и дает толчок. Напротив, в долгий мир и наука глохнет. Без сомнения, занятие наукой требует великодушия, даже самопожертвования. Но многие ли из ученых устоят перед язвой мира? Ложная честь, самолюбие, сластолюбие захватят и их. Справьтесь, например, с такою страстью как зависть: она груба и пошла, но она проникает и в самую благородную душу ученого. Захочется и ему участвовать во всеобщей пышности, в блеске. Что значит перед торжеством богатства торжество какого-нибудь научного открытия, если оно не будет так эффектно, как открытие, например, планеты Нептун. Много ли останется истинных тружеников, как вы думаете? Напротив, захочется славы, вот и явится в науке шарлатанство, гоньба за эффектом, а пуще всего утилитаризм, потому что захочется и богатства. В искусстве то же самое: такая же погоня за эффектом, за какою-нибудь утонченностью. Простые, ясные, великодушные и здоровые идеи будут уже не в моде: понадобится что-нибудь поскоромнее; понадобится искусственность страстей. Мало-помалу утратится чувство меры и гармонии; явятся искривления чувств и страстей, так называемые утонченности чувства, которые в сущности только их огрубелость. Вот этому-то всему и подчиняется всегда искусство в конце долгого мира. Если б не было на свете войны, искусство бы заглохло окончательно. Все лучшие идеи искусства даны войной, борьбой. Подите в трагедию, смотрите на статуи: вот Гораций Корнеля, вот Аполлон Бельведерский, поражающий чудовище
- А Мадонны, а христианство?
- Христианство само признает факт войны и пророчествует, что меч не прейдет до кончины мира сего: это очень замечательно и поражает. О, без сомнения, в высшем, нравственном смысле оно отвергает войны и требует братолюбия. Я сам первый возрадуюсь, когда раскуют мечи на орала. Но вопрос: когда это может случиться? И стоит ли расковывать мечи на орала? Теперешний мир всегда и везде хуже войны, до того хуже, что безнравственно  под конец его поддерживать: нечего ценить, совсем нечего сохранять, совестно и пошло сохранять. Богатство, грубость наслаждений порождают лень, а лень порождает рабов. Чтоб удержать рабов в рабском состоянии, надо отнять от  них свободную волю и возможность просвещения. Ведь вы же не можете не нуждаться в рабе, кто бы вы ни были, даже если вы самый гуманнейший человек? Замечу еще, что в период мира укореняется трусливость и бесчестность. Человек по причине своей страшно наклонен к трусливости и бесстыдству  и отлично про себя это знает; вот почему, может быть, он так и жаждет войны и так любит войну: он чувствует в ней лекарство. Война развивает братолюбие и соединяет народы.
- Как соединяет народы?
- Заставляя их взаимно уважать друг друга. Война освежает людей. Человеколюбие всего более развивается лишь на поле битвы. Это даже странный факт, что война менее озлобляет, чем мир. В самом деле, какая-нибудь политическая обида в мирное время, какой-нибудь нахальный договор, политическое давление, высокомерный запрос вроде как делала нам Европа в 63 году гораздо более озлобляют, чем откровенный бой. Вспомните, ненавидели ли мы французов и англичан во время крымской кампании? Напротив, как будто ближе сошлись с ними, как будто породнились даже. Мы интересовались их мнением об нашей храбрости, ласкали их пленных; наши солдаты и офицеры выходили на аванпосты во время перемирий и чуть не обнимались с врагами, даже пили водку с ними. Россия читала об этом с наслаждением в газетах, что, однако же,  не мешало великолепно драться с ними. Развивался рыцарский дух. А про материальные бедствия войны я и говорить не стану: кто не знает закона, по которому после войны все как бы воскресает силами. Экономические силы страны возбуждаются в десять раз, как будто грозовая туча пролилась обильным дождем над иссохшею почвой. Пострадавшим от войны сейчас же и все помогают, тогда как  во время целые области могут вымирать с голоду, прежде чем мы почешемся или дадим три целковых.
- Но разве народ не страдает в войну больше всех, не несет разорения и тягостей, неминуемых и несравненно больших, чем высшие слои общества?
- Может быть, но временно; а зато выигрывает гораздо больше, чем теряет. Именно для народа война оставляет лучшие и высшие последствия. Как хотите, будьте самым гуманным человеком, но вы все-таки считаете себя выше простолюдина. Кто меряет в наше время душу на душу, христианской меркой? Меряют карманом, властью, силой, -  простолюдин это отлично знает всей своей массой. Тут не то что зависть, - тут является такое невыносимое чувство нравственного неравенства, слишком язвительного для простонародия. Как ни освобождайте и какие ни пишите законы, неравенство людей не уничтожится в теперешнем обществе. Единственное лекарство война. Пальятивное, моментальное, но отрадное для народа. Война поднимает дух народа и его осознание собственного достоинства. Война равняет всех во время боя и мирит господина и раба в самом высшем проявлении человеческого достоинства в жертве жизнию за общее дело, за всех, за отечество. Неужели вы думаете, что масса, самая даже темная масса мужиков и нищих, не нуждается в потребности деятельного проявления великодушных чувств? А во время мира чем масса может заявить свое великодушие и человеческое достоинство? Мы и на единичные проявления великодушия в простонародье смотрим, едва удостоивая замечать их, иногда с улыбкой недоверчивости, иногда просто не веря, а иногда и подозрительно. Когда же поверим героизму какой-нибудь единицы, то тотчас же наделаем шуму, как перед чем-то необыкновенным; и что же выходит: наше удивление и наши похвалы похожи на презрение. Во время войны все это исчезает само собой, и наступает полное равенство героизма. Пролитая кровь важная вещь. Взаимный подвиг великодушия порождает самую твердую связь неравенств и сословий. Помещик и мужик, сражаясь вместе в двенадцатом году, были ближе друг  к другу, чем у себя в деревне, в мирной усадьбе. Война есть повод массе уважать себя, а потому народ и любит войну: он слагает про войну песни, он потом заслушивается легенд и рассказов о ней пролитая кровь важная вещь! Не, война в наше время необходима; без войны провалился бы мир, или про крайней мере, обратился бы в какую-то слизь, в какую-то подлую слизь, зараженную гнилыми ранами..
Я конечно, перестал спорить. С мечтателями спорить нельзя. Но есть, однако же , престранный факт: теперь начинают спорить и подымают рассуждения о таких вещах, которые, казалось бы, давным-давно решены и отданы в архив. Теперь это всё выкапывается опять. Главное в том, что повсеместно.
(Ф.М.Достоевский полн.собр.соч: том 22, стр.122-126)

[Подлинный русский это ученик Достоевского, хотя он его и не читаетk
О.Шпенглер
[Лицо есть: русский человек нашего общества, и в летах, не очень образованный, но и не необразованный, не без чинов и вдруг, в летах теряет веру в бога. Всю жизнь он занимался одной только службой, из колеи не выходил и до 45 лет не отличался (Разгадка психологическая: глубокое чувство, человек и русский народ) Потеря веры в бога действует на него колоссально. Он шныряет по новым поколениям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам; сильно, между прочим, попадается на крючок иезуиту, пропагатору, поляку: спускается от него в глубину хлыстовщины и под конец обретает и Христа и русскую землю, русского Христа и русского богаk

(из письма Ф.М.Достоевского А.Н.Майкову о замысле своего самого значительного произведения [Атеистk)

Многие с сожалением отметят: - А жаль, что не закончил почитали бы..
А он просто поступил довольно коварно, возложил задачу на нас дописать этот роман. Разве в герое будущего романа многие не узнают себя, свои метания, шныряния Разве Россия сейчас не напоминает собой главного героя этого романа? Разве мы сам не узнаем в нем себя?
Мелочь: но он не дал даже намека на то, когда (хоть приблизительно) мы обретем и русскую землю, и русского Христа, и русского бога!