Так растворяются, превращаясь в космическую пыль, звезды, передумавшие загораться. Так, откружив свой первый и последний танец, ложится в осеннюю скользкую грязь рыжий кленовый лист. Так (добавьте медленного минорного фортепианного стакатто. Спасибо) захлопывается книга, открытая на дочитанной последней странице, когда ты влюбился в слова настолько, что искренне боишься прикоснуться к ним взглядом еще раз, и потому представляешь их перед глазами, и проговариваешь про себя, и вслух, и хочешь выть волком или плакать, словно потерял нечто родное...
Электричка стоит. Справа, за открытыми дверями вагонов, платформа, не развалившаяся только благодаря честному слову. Металлические ограждения с облупившейся зеленой краской и выцветшие бледно-красные перила. Висящая на одном шурупе погнутая табличка: "Пл. 666 км". Ни одного домика, только бесцветное поле за гирляндой из разноцветных березок да полоской земли, укрытой куцым, местами драным ковром из жухлой листвы... Безмолвный спутник - стоящий напротив пожилой мужчина в очках и телогрейке - достает из кармана "Яву" и закуривает. Тамбур медленно наполняется удушливым дымом, и мы проходим в вагон и встаем у стенки, желая сидеть по ходу и не зная, в какую это сторону, а мужчина, докурив, выходит, с трудом спускается по каменной лесенке, наваливаясь на перила, и, словно с облегчением, движется по полю, все более удаляясь от нас. Из динамика раздается два негромких щелчка, а затем безразличный голос машиниста: "Поезд следует на Москву без остановок, будьте внимательны! Следующая остановка - Курский вокзал". Двери с шипением закрываются...
Я как-то говорил, что знаю цель собственной жизни. Так вот: я бессовестно лгал. Я не знаю даже средств.
Бля. Как-то все сразу так "не хочется"... причем "а надо" неожиданно замолчало. Вот так, пока семья спит, и вводят наши войска в Косово...