На открытую ладонь упала прозрачная легкая капля. Дар взором фанатичного исследователя поглядел на обеих, вздохнул и поднял глаза к небу. С востока на запад, словно преследуя солнце, ползла сердитая стена из пенобетона.  Асфальтная трасса, окаймленная заросшими борщевиком канавами, еще грелась в игривом рыжем свете, но луг справа от Дара уже принимал холодный душ, явно без удовольствия. Дождь, дождь…

           Дар титаническим усилием воли заставил себя опустить автоматически распростершиеся навстречу ливню руки и спортивным шагом направился к небольшому кургану чуть в стороне от дороги, в котором виднелась слегка заржавелая металлическая дверь. Пошарив в кармане изрядно потертых зеленых брюк, он выудил гаражный ключ и с почти ласкающим слух скрежетом вогнал его в самое нутро упрямого механизма.

            Оказавшись внутри, он щелкнул выключателем, зажигая свисающую с потолка лампочку в сорок ватт, прикрыл за собой дверь и приземлился на стоящую вдоль одной из стен кровать, сопровождаемый скрипом протеста с ее стороны. Через секунду он уже слушал, как бичует августовскую зелень настоящий сентябрьский ливень.

            Даром он стал не так уж давно, буквально несколько дней назад. Кем он был до этого – Богу ведомо. Впрочем, кем-то определенно был: в этом Дар убедился, пощупав подбородок и осмотрев еще пару мест. Остальное – детали, если вдуматься (если вдуматься еще глубже, в этом даже есть своя прелесть: например, Дар знает о происходящем немногим больше читателя, что, вероятно, избавляет последнего от ненужных догадок и гипотез). Важная часть заключалась в том, что одной прекрасной полуночью он пришел в себя именно здесь, в этой комнатке, на этой древней ворчливой кровати. Голова, как ни странно, совсем не болела – а он отчего-то был уверен, что она довольно часто болит при пробуждении, и уж наверняка – при таком пробуждении.

Зато одежда на нем была… своеобразной, и Дар тут же для себя прозвал ее «казенной». Разница между собственными предметами одежды и «казенными» сводилась к тому, что собственная обычно подходила.  А на нем была выцветшая полосатая майка, обглоданная на рукавах джинсовая куртка, семейные трусы с ромашками и уже упомянутые зеленые брюки, изготовленные из материала, определенно известного только советской науке.

Первым, что он увидел, собственно пробудившись, был железный стол с дубовой столешницей, стоящий вдоль смежной стенки. Вернее, стол был первым, что он заметил, а первым, что он увидел, были пляшущие огоньки после непосредственного знакомства головы со столешницей, когда он попытался резко подняться. Удар поднял со стола слой пыли и небольшой клочок бумаги, изящно вплывший ему прямо в руки.

«ДАР», - сообщала одна из сторон листка. «-енный канди- -верит в дальн- -елённо нез- -кро-», - сипела другая. Насчет второго утверждения он мог поспорить, да и в дальн верил не особенно, а вот на надпись, сделанную карандашом, внимание обратил. Это либо его имя, либо… вариант с лаконичным объяснением он тут же отверг: все-таки на плохих подарках не принято писать «Подарок», даже если его могут по ошибке принять за кучу мусора.  Все-таки, решил Дар, это имя. Имя – это дар. Дар – это имя. Логично? Логично.

Итак, за неимением другой бумажки с надписью, скажем, «Ветер», вопрос «Кто я?» был исчерпан. После этого Дара заняла другая проблема: «Где я?». Осмотревшись и поднявшись (ага, потолок) на ноги (ага, сапоги), он почти поверил, что в одиночке. В одиночке де люкс, со свободной формой одежды. С открывающейся изнутри дверью и с бескрайним ночным лугом за ней. Работая головой исключительно как противовесом, Дар бросился бежать: «Куда я, куда?».

Через пару минут его посетила (и заставила сбавить скорость) интересная мысль, что, раз ему так легко удалось улизнуть, может, никто и не собирался его держать? Да и в целом, свежий воздух привел мысли в порядок.

Он вернулся в камеру (ее теперь отделяла от Дара асфальтовая дорога и две небольшие канавы, которые резиновые сапоги по пути туда предложили проигнорировать) и насколько мог тщательно ее изучил. Под кроватью обнаружился небольшой пластмассовый тазик, треснувший на одном из боков. Треснувшую часть сшивал воедино плотно скрученный кусок толстой проволоки. Там же лежал еще один комплект одежды, практически идентичный тому, что был на нем.

Под столом стояла деревянная табуретка, на которой покоилась полочка с одной тарелкой и четырьмя столовыми приборами (полочку, судя по всему, доброжелатели поленились пристроить к столешнице), а под полом даже был оборудован небольшой погребок, где подробно разъяснялось, чем Дару предстоит питаться на время пребывания. На потолке висела лампочка; посвежевший Дар так активно пытался не задеть ее головой, что приложился о стену затылком, зато нашел выключатель и укромный уголок с электроплиткой, кастрюлей и чайником.

Каким образом в убежище была проведена электроэнергия, останется загадкой и для Дара, и для читателя, но Дар этот факт определенно перенесет легче. Оценив же увиденное и найденное, он решил: здесь можно и нужно жить. Туда, где он этим занимался раньше - где бы это ни было - его не тянуло. Да и не бывает такого, чтобы люди просто так, ни с того ни с сего, просыпались черт знает где, в какой-то землянке, убранство которой недвусмысленно намекает: сиди, не дергайся. Знать, есть причина.

Но прошли дни, а никто так и не появился у его жилища, не справился о здоровье, не поведал о его святой миссии. И вот о причине-то и размышлял Дар, сидя на кровати в своей комнате и слушая шум дождя.

(с) Kanapi