[300x194]
В общем, выкатились мы в зимнюю необъятную notsh и пошли сперва по
бульвару Марганита, а потом свернули на Бутбай-авеню и там нашли то, что
искали, -- маленький toltshok, с которого уже можно было начать вечер. Нам
попался ободранный starikashka, немощный такой tshelovek в очках, хватающий
разинутым hlebalom холодный ночной воздух. С книгами и задрызганным зонтом
подмышкой он вышел из публичной biblio на углу, куда в те времена нормальные
люди редко захаживали. Да и вообще, в те дни солидные, что называется,
приличные люди не очень-то разгуливали по улицам после наступления темноты
-- полиции не хватало, зато повсюду шныряли разбитные malltshipaltshiki
вроде нас, так что этот stari профессор был единственным на всей улице
прохожим. В общем, podrulivajem к нему, все аккуратно, и я говорю:
"Извиняюсь, бллин".
Глянул он на нас этак puglovato -- еще бы, четверо таких ambalov, да
еще откуда ни возьмись, да с ухмылочками, но ничего, отвечает. "Я вас
слушаю, -- говорит, -- в чем дело? " -- причем этак зычно, учительским
тоном: пытается, значит, представить, будто он и не puglyi вовсе. Я говорю:
-- Вижу вот книжонки у тебя под мышкой, бллин. Редкостное, можно
сказать, удовольствие в наши дни встретить человека, который что-то читает.
-- Да ну, -- сказал он, весь дрожа. -- Неужто? Впрочем, да, да. -- А
сам все смотрит на нас, на одного, другого, в глаза заглядывает, уже стоя
посередине этакого улыбчивого аккуратного квадрата.
-- Ага, -- говорю. -- Очень было бы интересно глянуть, бллин, если
разрешишь, конечно, что это у тебя за книжки такие. Больше всего на свете
люблю хорошенькие чистенькие книжки.
__ Чистенькие? -- удивился он. -- Хм, чистенькие. -- и тут Пит хватъ у
него из-под мышки всю его drebedenn и скоренько нам раздал. Каждому по
книжке досталось, кроме Тема. Та, что оказалась в руках у меня, называлась
"Введение в кристаллографию", я раскрыл ее и говорю: "Здорово, первый сорт",
а сам страницы листаю, листаю. И вдруг говорю таким голосом раздраженным;
-- Эт-то еще что такое? Гадкое слово, мне на него и глядеть-то стыдно.
Ох, разочаровал ты меня, братец, ох, разочаровал!
-- Но где? -- засуетился он. -- Где? Где? -- Ого, -- вступил Джорджик,
-- вот уж где грязь так грязь! Вот: одно слово на букву "х", а другое на
"п". -- У него была книга под названием "Загадки и чудеса снежинок".
-- Надо же, -- присоединился к нам и balbesina Тем, глядя через плечо
Пита и, как всегда, perebarstshivaja. -- И впрямь, все как по нотам: и чего
куда, и на картинке показано. Слушай, -- говорит, -- да ты же просто грязный
kozlina!
-- И это в таком почтенном возрасте, ай-яй-яй, -- заговорил снова я,
принимаясь рвать попавшую мне в руки книгу пополам, а мои друзья занялись
тем же с остальными книгами, а особенно старались Тем с Питом, вдвоем
расправляясь с "Ромбоэдрическими структурами". Stari intell сразу в kritsh:
"Они не мои! Хулиганство! Вандализм! Это муниципальная собственность! " --
или что-то вроде. Попытался даже вроде как вырвать книги у нас из рук, но
это уж вовсе была hohma.
-- Что ж, придется тебя, братец, проучить, -- сказал я. -- Достукался.
-- Причем оказавшийся у меня в руках учебник был переплетен очень крепко,
нелегко было устроить ему razdryzg -- еще бы, книга была старая, выпущенная
во времена, когда все делали очень добротно, вроде как не на один день, но я
все же выдирал из нее страницы, комкал и осыпал ими starikashku, они
кружились и летали в воздухе, словно огромные снежинки, при этом мои друзья
делали то же самое, и только Тем просто плясал вокруг и кривлялся -- клоун и
есть клоун.
-- Вот тебе, вот тебе, -- приговаривал Пит. -- Получай под расписку,
погань, грязный порнографист!

-- Поганое ты otroddje, padia, --- сказал я, и начали мы shustritt. Пит
держал его за руки, а Джорджик раскрыл ему пошире pastt, чтобы Тему удобней
было выдрать у него вставные челюсти, верхнюю и нижнюю. Он их швырнул на
мостовую, а я поиграл на них в каблучок, хотя тоже довольно крепенькие
попались, гады, из какого-то, видимо, новомодного суперпластика. Kashka
что-то там. нечленораздельное зачмокал -- "чак-чук-чок", а Джорджик бросил
держать его за gubiohi и сунул ему toltshok кастетом в беззубый rot, отчего
kashka взвыл, и хлынула кровь, бллин, красота, да и только. Ну, а потом мы
просто раздели его, сняв все до нижней рубахи и кальсон (sfaryh-staryh; Тем
чуть bashku себе на них глядя не othohotal), потом Пит laskovo лягнул его в
брюхо, и мы оставили его в покое. На заплетающихся ногах он пошел прочь --
мы ему не очень-то сильный foltshok сделали, -- только все охал, не понимая,
где он и что с ним, а мы похихикали tshutok и прошлись по его карманам, пока
Тем выплясывал вокруг с замызганным зонтиком, но в карманах мы мало чего
обнаружили. Нашли несколько старых писем, из которых некоторые, написанные
еще в шестидесятых, начинались с "милый мой дорогой" и всякой прочей driani,
еще нашли связку ключей и старую пачкающуюся авторучку. Старина Тем прервал
свою пляску с зонтиком и, конечно же, не выдержал -- принялся читать одно из
писем вслух, вроде как чтобы показать всей пустой улице, что он умеет
читать. "Мой дорогой, -- начал он своим писклявым голосом, -- пока тебя нет
со мной, я буду все время о тебе думать, а ты не забывай, пожалуйста,
одевайся потеплее, когда выходишь из дому вечерами". Тут он выдал gromki
такой smeh -- "ух-ха-ха-ха" -- и притворился, будто вытирает этим письмом
себе jamu.
-- Ну ладно, -- сказал я. -- Завязываем, бллин. В карманах брюк у
starikashki нашлось немного babok (денег, стало быть) -- не больше трех
hrustov, так что всю его melotshiovku мы раскидали по улице, потому что все
это было курам на смех по сравнению с той капустой, что распирала наши
карманы. Потом мы разломали зонтик, всем тряпкам и одежде устроили razdryzg
и разметали их по ветру, бллин, и на том со старым kashkoi-учителем было
покончено. Конечно, я понимаю, то был вариант, так сказать, усеченный, но
ведь и вечер еще только начинался, так что никаких всяких там
иззи-винни-ненний я ни у кого за это не просил. "Молоко с ножами" к тому
времени как раз начинало чувствоваться, что называется, budle zdraste.(с)