Все живое… и даже многое полуживое боится неизвестности. Фактически, страх – это и есть форма фиксирования неизвестности, стыдливо прикрытая инстинктом самосохранения, который склонен наполнять возникающее «слепое пятно» разнообразными угрозами, изобретательно придуманные для него живым. За это на инстинкт сложно быть в обиде, он просто хорошо делает свою работу, а уж на живое, которое больше всего боится именно неизвестности, а не того, чем ее прикрывают – и подавно…

Я и не обижался. В момент встречи с моим страхом мне было как-то не до того. Я был занят.

Я боялся.

На самом-то деле, я боялся этого всегда. Каждый раз, вставая над свежей могилой с центратором наизготовку, каждый раз, углубляясь в пространства посмертия, даже перед сессией я всегда боялся одного. И оно стояло сейчас передо мной, бесформенной массой, завернутой в истрепанный саван, а я трясся всем телом и хотел только одного – исчезнуть навсегда, так, чтобы меня никогда не было, потому что больше мне от моего страха деваться было просто некуда…

Я попятился и уперся спиной в Харона, который и не думал отступать. Вместо этого он молча сунул мне в руку последнюю Сферу. Но… я не мог активировать ее. Уничтожь я то, что стояло передо мной, я уничтожил бы львиную долю себя. В этот момент я понял, насколько неразделим с собственным страхом. Настолько же, насколько со своим Направлением.

-         Я… не могу, - выдавил я, - Это… часть… меня.

-         Да ну? – издевательски переспросил Харон, - Ну тогда иди и воссоединись с ней!

Я почувствовал сильный толчок в спину. Центратор выпал из разжавшихся пальцев и с жалобным стуком покатился по полу, а сам я, нелепо раскинув руки, рухнул в гостеприимно распахнувшийся саван. Под которым не оказалось ничего… такое очень специальное «ничего», скроенное и сшитое по моей мерке и только меня и дожидающееся. Наверное, от третьего лица можно было бы сказать, что «его крик захлебнулся, и наступила мрачная тишина», но лицу первому от этого не легче.

**

Я не помню, сколько раз я приходил в себя в тесном, пахнущем сосной пространстве, сколько раз вырывал себе дорогу наверх – голыми руками, обдирая мясо до костей и почти не чувствуя этого. Я не помню, сколько раз после этого мой полуослепший от ужаса и голода разум заключала в стальные тиски чужая холодная воля, и заставляла идти, действовать – выполнять грязную работу по дому или убивать, неважно, это было одинаково мучительно. Сколько раз мое неупокоенное нерадивым некромантом тело догнивало до праха, сохраняя меня в себе корчащееся от боли и отвращения сознание? Кажется, я успел восстать из могилы с каждым, кто когда-либо был поднят с последнего ложа. Я сходил с ума в этой бесконечной череде пробуждений, рывков вверх, боли, голода и мучительного распада. Не было только одного – милосердного небытия, смерти, покоя. Я почти забыл свое имя и понемногу, как теряют плоть медленно четвертуемые, терял осознание происходящего. Еще немного, еще несколько вечностей, и я бы растворился в этом кошмаре, как сахар в стакане воды и, может быть, перестал бы существовать вовсе… что казалось мне тогда вполне милосердным исходом.

Думаю, Харон мог бы благополучно вернуться домой – пусть даже без меня и Марины – в тот день. Но все решилось иначе. В очередной раз глядя в глаза тому, кто поднял из гроба мое тело, я узнал его… точнее, свои глаза, и сверкнувшую в них неуверенность. И разорвал стальной обруч, пытавшийся сковать мою собственную волю.

Самое обидное в поединке с самим собой – так или иначе, все равно терпишь поражение…

Мои серые, склеенные пропитанной трупным ядом слюной губы разжались, и мертвая гортань впустила в себя порцию воздуха. Я снова вспомнил и теперь произносил вслух свое имя. Напротив меня другой я, услышав его вздрогнул, развернулся и побежал. Он был совсем молодой, этот я – только что закончил первый семестр, впервые пробовал себя на дальнем-дальнем погосте Мегаполиса… как все, оказывается, может быть забавно…

Впрочем, мне это мало помогло. Поскольку некромант спасся бегством, упокаивать меня никто не собирался. Пришлось заняться этим вопросом самому – уже полностью ясным сознанием и твердой памятью я воспринимал нещадную ломоту в костях и тянущую боль в мышцах, и вряд ли мог бы продержаться так долго. Поэтому я, как мог, начертил сам для себя печать упокоения и вошел в нее нетвердой походкой разупокоенного трупа.

Следующее подъятие я встретил уже полностью ясным сознанием.

И схватился за центратор.

Я пришел в себя, лежа на каменном полу в кромешной тьме. Первым движением было протянуть руку и пощупать над собой. Ничего. Я вырвался.
Луч фонарика осветил свод пещеры и сидящего в углу на корточках Харона. Я снова был собой, но этот я уже твердо знал, чего и почему он боится. А значит, был еще немного более вменяем.

-         Я батарейки экономил, - сообщил Харон глухо, и добавил, - квиты.

-         Что? – не понял я.

-         Квиты мы с тобой, - Харон поморщился, - не было никакой переправы.

Я продолжил выжидательно смотреть на алхимика, и тут его понесло.

-         Когда ты эту дрянь поднял, я ж думал – убью тебя к врагам волколачьим, едва вспомнил, кто я такой. Ты хоть понимаешь, что это такое? – я кивнул, - а тут я тебе в лицо глянул, ну и…

-         Ясно. Не батарейки ты берег, - вздохнул я.

-         Нервы, - кивнул Харон.

-         Мне интересно другое, - Харон напрягся. Похоже, мои «интересы» стали его нервировать, - Что на нас дальше выскочит, и как мы с ним будем разбираться?

-         Ну, чей страх – тот и разбирается, а страх, похоже, того, кто первый идет. – задумчиво выдал алхимик, - идем по очереди, один дерется, второй – его в себя приводит…

-         Кстати, идти твоя очередь, - ехидно ухмыльнулся я. Харон задумался.

-         Да, ты прав. Мы так долго не протянем. Либо с катушек слетим на третьей встрече – а я так, кстати, и на второй могу, - либо… должен быть другой выход. Страхи… слушай, а что если через них переступать?

-         Это как? – я поднял бровь.

-         Ну, - Харон объяснил.

-         Добро. Кто первый идет?

-         Монетку кинем.

Я достал из кошелька медный пятак.

-         Лучше мою… - попробовал было запротестовать Харон.

-         Хам, - беззлобно констатировал я, - вообще твоя очередь.

Возражений я не дождался. Харон нервно закурил, растягивая время, дождался, пока затлеет фильтр и только после этого, затоптав сигарету, со вздохом двинулся вперед.

Я даже не успел разглядеть, что именно на него вышло. Алхимик прошипел что-то сквозь зубы и рванул вперед. Через секунду он уже закуривал сигарету и мотал головой, ругаясь сквозь зубы.

-         Ну как? – спросил я, подойдя.

-         Как мордой в алкагест, - поморщился Харон, - быстро и мерзко. Главное – ломиться насквозь, пока сам не успел как следует испугаться. Оно тогда… еще неплотное. Сформироваться не успевает.

Через минуту я уже сам попробовал последовать совету товарища. Действительно – быстро и мерзко.

-         Тьма, - выругался Харон, пройдя через следующий фантом, - оно то же самое… только плотнее. Видимо, переступать – не выход.

-         Вот как… - протянул я, - значит, не выход. Ладно, попробуем иначе.

В свое время у нас на первом курсе было религиоведение. Религия, чтоб вы знали, это такой специальный интерфейс, которым пользовались прежде для взаимодействия с Силами… с помощью специальных философских концепций устанавливали жесткое восприятие мира, в рамках которого было проще управляться с определенными моментами мироздания… к чему это я?

А, да. Так вот, было у нас религиоведение. И были эти самые концепции. Вот я и решил воспользоваться одной из них – принадлежащей, кстати, совершенно чокнутой школе отшельников с Восточной части Евразии – в своих целях.

Так что когда навстречу мне из тьмы выступил мой очередной кошмар, я остановился.

Унял дрожь в коленках.

Внимательно рассмотрел фантом.

И вынужден был констатировать:

-         Я – это ты.

-         Ты – это я, - глухо согласилось видение, и мы шагнули навстречу друг другу.