Осень: торжественно чёрное шествие по опушке леса; минуты немой разрушительности; сосредоточенный лоб прокажённого под безлистым деревом. Давно миновавший вечер нисходит по мшистым ступеням; ноябрь. Бьёт колокол, и пастух ведёт в деревню чёрных и красных коней. Под кустом орешника зелёный охотник потрошит дичь. Его руки дымятся от крови, и тень зверя вздыхает в листве, глядя поверх человека, — белеса, безгласна.
[Георг Тракль “Превращение зла”]
Пожухлая листва кленов и дубов на промерзло-серой земле – чуть хрустит под ногами, рассыпается серой пылью. Белый туман подымается к мокрым голым ветвям деревьев, запутывается в пальцах их, рвется шелковым полотном на тонкие ленты. Зябко-холодно, будто духи черных стволов проникают сквозь кожу и скребут по костям. Кутаешься спешно в меха, но от них не спрячешься – они уже внутри, уже раздирают сердце и сдавливают горло стальными пальцами.
Холодный Ноябрь безжалостен в сером небе, бесснежный, обнажает он острыми ветрами. Лишь белесый туман ему спутник. Обманывает призрачным теплом, заманивает под темные своды переплетенных ветвей. Или же станет улетающим белой птицей дыханием убитого зверя, в чьей теплой крови охотник греет руки.
Лес обнажен ветвями и потому озлоблен в своей сиюминутной беспомощности на заплутавшего путника. Лес неспокойно-холоден: тени прячутся за стволами, шепчутся серым ветром в сухой листве. Пахнет смертью неспокойно-серой, будто то последняя озлобленная агония. Еще нет тишины, лишь молчание сковывает разум, готовое прорваться в миг криком.
… По краю опушки растет снежноягодник, подобный первому, тайному вестнику зимы. Босая дева в белых тонких одеждах проводит руками по его ветвям. Еще не королева – княжна в отсутствие снега – с тихой улыбкой бродит она по лесу, морозит дыханием оставшиеся на ветвях ягоды, и они становятся подобными крови ее. Ждет, ждет, затаившись под темными сводами времени своего, когда сможет даровать любому смертельную гармонию.