где тишина становится вишневой смолой на морозе и антрацит в три слоя облезает с неба

там оно пишет свои долгие слова и строчки в бреду и одержимости, мое больное время                   

не учит и не лечит. убивает. бесконечной верой в конечное число рождений и смертей,

переплетенных и зажатых в узел. мертвую петлю. при мертвом штиле розы четырех ветров.

и сокол, что срывается с руки чернильным росчерком и ржавыми каплями по льду, и улетает..

я молюсь, чтоб он не возвращался. каждый раз. найдя где-то единственный клочок земли,

покинутый безбрежным океаном этого забвения. белого как снег. и как мои глаза

с тех пор, как что-то вырвало мне сердце рассветным скрежетом и лязгом. отзовись.

я знаю, что ты слышишь. я хочу твой голос ударами кнута по нервам, что еще остались,

растянулись вдоль и поперек колючей проволокой. а я отрежу себе веки, чтобы не моргнуть.

зачем мне мир, в котором только предисловья или окончанья, и все страницы выдраны,

в которых были наши имена, и пущены под задницу, под кофе, по ручьям, в костры

ночами, днями пьес пошлых и банальных, как сам факт творенья мира. оплакивай,

когда в тебе еще осталась жалость. только не при мне. я выпил слишком много слез других.

они отбили мне все запахи и вкусы. соленое и горькое. как минералка с lsd в фатальной дозе.

думаешь, что переключаешь скорость и съезжаешь в поворот домой,

а слетаешь с моста через борт в раскаленное пекло огней эстакады внизу