Настроение сейчас - В каком мире мы живем???

 

Это продолжение рассказа А.Х. Таамсааре "Старики из Мяэтагузе". Может кто-то захочет прочитать всю историю. Это вторая часть. Мне показалось, что за один раз получается слишком длинно для поста и может читать будет не очень удобно. Прочитал то я его под одну чашку кофе, но размышлять не перестаю до сих пор, уже с неделю возвращаюсь мыслями обратно и вновь.

Надо сказать, что история сама по себе не такая уж необычная. Это и наша с вами жизнь в современном мире, как ни крути. Просто старики переехали из хат и мыйз в городские квартиры. Кроме трубки с махоркой  и запыленного окошка у них есть экран телевизора и газета (тех кто это может себе позволить). Но для многих уклад жизни не очень изменился и может напомнить нам строки этого рассказа.

Летом Матс становится совсем другим человеком, и, только приглядевшись к нему повнимательнее, видишь, что Матс так и остался Матсом.
Он подымается по утрам с восходом солнца и тихонько обходит лачугу. Он смотрит, как старуха отправляется доить корову, неся ведро с соленым пойлом. Сделав несколько шагов, он останавливается на углу лачуги и закуривает трубку, долго возясь и постукивая, потому что высечь из огнива огонь — большое искусство. Потом он слушает пение малых птиц, кукованье кукушки, курлыканье журавлей. Весной никто раньше Матса не заметит ласточку или трясогузку, не услышит кукованье кукушки и курлыканье журавля. Если кто-нибудь при нем начинает хвалиться, что вчера его обманула кукушка, то Матс, делая хитрое лицо, отвечает тотчас, — конечно, по его собственному мнению, тотчас:
— Эге, я ее слыхал еще в прошлую субботу, но меня ей не обмануть!
И Матс заботится о том, чтобы ни одна птица не могла его обмануть; для этого он каждое утро, перед тем как выйти на двор, кладет в рот кусок хлеба. Если хлеба нет, он набивает трубку и закуривает; насчет трубки он всегда говорит, что с нею как-то храбрее себя чувствуешь, выходя из дому. Трясогузку Матс каждую весну замечает впервые на льняном поле, по крайней мере, так он рассказывает другим. Да и как он мог бы ее увидеть где-нибудь в другом месте, ведь тогда лен не стал бы у него хорошо расти. А у Матса хорошо растет лен, потому что ему вообще везет. И он хвастается своей удачей всем и каждому. Иногда, может, и злит такое хвастовство, но какое до того дело Матсу.
— Конечно, вы завидуете чужому счастью, но что вы тут можете поделать? — говорит он и опять ожидает подходящего случая, чтобы прихвастнуть своей удачей.
Но, разумеется, удача не приходит к Матсу сама собой, Матс постоянно должен быть начеку. Он ни одной работы не начинает как попало, а всегда только в определенный день и час. Дерево для своей лодки он срубил в страстную пятницу утром до восхода солнца, дно лодки он вставил в первый день троицы на рассвете. Так же придерживался он разных примет и особых приемов, когда мастерил чучело тетерева для приманки или ладил рыболовные снасти и даже когда чистил ружье или делал первый выстрел. А для того, чтобы ружье било без промаха, Матс однажды загнал в него живую змею и выстрелил в небо, но когда и где это произошло — это знает только он один. Зато теперь ружье отличное, и горе тому зверю или птице, в которых он попадает перелитой в пулю свинцовой пуговицей, — это знают все, особенно с прошлой весны, когда Матс в троицын день подстрелил утром дикого гуся.
А сейчас Матс все стоит да стоит, словно раздумывает совсем еще по-зимнему. Наконец он опирается грудью о забор и, посасывая трубку, посматривает в сторону хозяйского хутора — что там делается.
— Косы уже наточены? — спрашивает старуха, возвращаясь из хлева.
— Да что с ними спешить, денек, как видно, выдался хороший, — отвечает Матс.
Старуха тихонько бормочет что-то себе под нос и уходит в дом процеживать молоко.
«Что за спешка, зачем точить эти косы обязательно дома, — думает Матс. — Сегодня ведь мы идем косить на вырубку, возле реки, там и будет время их наточить».
Матс прав. Он очень любит сидеть на берегу реки и точить косы, наблюдая при этом, как в глубине снует рыба.
Спустя некоторое время старуха выходит из дому покормить поросенка.
— Что же, собирайся, скоро нам идти: смотри, хозяева уже давно пошли, — говорит она.
— Я со своими делами давно управился, управляйся ты со своими, — отвечает Матс и продолжает размышлять.
Вскоре старуха возвращается из свинарника и заявляет:
— Пойдем, что ли, по росе хорошо косить.
— Да, пойдем, пожалуй, уже время, — произносит старик, вынимает изо рта трубку, кладет ее в карман и медленно шагает к дому.
— Надо побыстрее, — торопит старуха и остается во дворе ждать его. Но какое там! Старухе никак не дождаться. Матс усердно обматывает ноги онучами, надевает постолы и ругается: ремешки перегнили, постолы рваные, портянки мокрые и в них полно прусаков. Старуха помогает ему починить ремешки, и наконец ноги старика обуты. Но теперь надо приготовить рыболовные снасти — в реке ведь можно ловить рыбу. И тут все не ладится. Ни одна вещь не лежит на том месте, куда, по мнению Матса, он ее положил. Наконец поди-ка попробуй найти червей в такую засуху, не найдешь, копай хоть до одурения. А старуха все подгоняет и подгоняет Матса, чтобы тот шевелился. Он отвечает:
— Что ты зря ноешь, я и без того хлопочу так, что пот с лица катится.
Наконец все улажено, они берут косы, котомку с хлебом и бочоночек с водой; старик надевает на шею мешок для рыбы, берет из-под навеса удочку — теперь можно идти. И они шагают — старик впереди, старуха следом.
У реки старик первым делом точит косы — сперва старухе, потом себе. Сколько бы он с ними ни провозился, а отточит их, как бритвы. Матс и сам знает, что умеет отлично точить косы, поэтому не скупится себе на похвалы.
— Теперь возьмемся за дело, аж шум пойдет, — говорит Матс, возвращаясь со своей косой от реки.
— Право, хороша в этом году трава, будет корове сено, если только даст бог ведро. А то бывает, косишь в сухую погоду, а пойдешь сено ворошить — дождь тут как тут, будто назло. Вот приключилось же такое у хозяев в прошлом году. А какое сено было — хоть сам ешь, чисто золото! А потом почернело, как навоз. Опять же и сладкий дух его весь пропал... Дождь, если ты его ждешь, ни за что не пойдет, а когда его не нужно, так и льет все время. Картошка этой осенью будет, наверное, с ноготок — дождя совсем не было. У нас она к тому же наверху, на пригорке — кто же нам даст лучшую землю! Навозом, правда, удобрили достаточно, но к чему все это, если бог дождя не дает! У хозяев там, в низине, ботва куда больше, чем на пригорке, у них земля более сырая, болото ближе. А в прошлом году хоть и была у нас хорошая картошка, да хозяйские свиньи всю изрыли. Поди знай, как они, окаянные, туда попали через заборы и канавы: их ведь никак не удержишь, если они уже прыгать научились. Как пробудет свинья долго в лесу, так и сама под конец станет диким зверем. Вон хозяйская вислоухая пеструха принесла в лесу поросят, так смотри, сколько возни было, пока ее домой заполучили! Совсем одичала, прямо с бегу нападает, даже человека не боится, не говоря уже о собаке...
Старуха болтает без устали, ей и горя мало, что старик не обращает внимания на ее болтовню. За разговором она старательно очищает косой все места между кочками, скашивает все до последней травинки, захватывает также и тоненькие болотные березки, но осторожно, чтобы не выщербить косу. Старик возится между кустами, набивая время от времени трубку и высекая огонь. За обедом старик тоже разговаривает мало.
— Ну, сосни, пожалуй, после обеда немножко, а я за это время наточу косы, — говорит Матс своей старухе.
Старуха ложится на кочку в тени кустов, а старик опять отправляется к реке, на знакомое место. Этот уголок Матс знает уже несколько лет. Он уже давно точит здесь косы. Матс не любит менять места. Однако не успел он отточить косу и осмотреть ее взглядом знатока, как старуха уже семенит к реке.
— Ну и сон же у тебя! Ты, наверное, и глаз не успела сомкнуть, — говорит Матс.
— Ох, нет, я спала долго, даже сон видела, — отвечает старуха и зевает. Она берет косу и отправляется на луг. Через несколько минут старик следует за ней, и работа продолжается по-прежнему. Не слышно ничего, кроме вжиканья кос, изредка бренчит брусок, на котором правят косу, из ближнего сосняка доносится будто бы усталое, жалобное пение какой-то маленькой пичужки. У реки в высокой траве изредка крякнет утка или всплеснет щука в воде — и снова все тихо. Солнце припекает, у косарей с лица льет пот, рубашки на спине темнеют.