Я помню такие смелые ходили по улицам, стреляли сигареты, смеялись громко и развязно, как будто нельзя не смеяться. И нам было так весело, как никогда после, и так интересно, будто никогда не было скучно, будто не глотали сопли от безысходности.
Помню, пели песни под неумелый аккомпанемент, светило солнце и трава, высокая, почти до груди, щекотала шею, и мы шушукались о всякой ерунде, как будто не писали писем, полных горечи, не отправляли их пропавшим адресатам, как будто это не мы летели на край света, в тщетной надежде что-то отыскать, такое, чего ни ты, ни я еще не видели, как будто не страшно, не холодно, и голос никогда не дрожал.
Помню, как ночью в море вода ледяная – а мы купаемся и мечтаем переплыть на другой берег, как будто там не пустыня, а эдемский сад, как будто мы пьем вино, а не соленую морскую воду, пропахшую водорослями и мазутом, как будто не мутило нас наутро от боли. И глаза, помню эти солнечные глаза, как будто не саднили от бессонных ночей, от моря, от усталости и пустоты.
И теперь вот хохочем над моими идиотскими шуточками, да нервы, друг, уже ни к черту.

И я, как индеец Бромден, из большого становлюсь таким маленьким, незаметным, и сижу, уткнувшись носом в колени, сморкаюсь в джинсы, прикрыв голову дрожащими руками, – «не трогай меня, пожалуйста, только не меня…»