9 рота. Она делает из войны кумира. Она не понимает. Она стерва. Она хочет написать научно-творческую конференцию по теме «Война в Афганистане». Она не понимает и никогда не поймет, что это. Она этого не видела, она не провожала друзей, не встречала их после войны . . . Она ничего не знает. А вот Лидия Николаевна, когда узнала, что Она хочет писать про это, прослезилась. Никто этого не видел, только я, да и только потому что сижу на первой парте, прямо перед ней. Глаза ее покраснели, намокли, все мышцы лица напряглись. Она кого-то проводила. Насовсем. А та, что хочет писать про это, не понимает этого. Она не понимает, что кому-то больно, что кто-то страдал, что у кого-то раны до сих пор не зажили. Да, я тоже не знаю, что это, НЕ ЗНАЮ. Но я уважаю неизвестность, а она нет. Ей нравится война, ход боевых действий. Ей это интересно. И она даже не думает, что для кого-то это трагедия. Она думает типа: ой, ну да, конечно, были жертвы, конечно, кому-то было плохо . . . Она не думает, что ей тоже может быть плохо. Она думает как все «верхи» войны. Зато она думает, что популярность – это да, это круто. Но разве война – круто? Да, это красиво, но не для нас, это для тех, кто это видел и кто способен это увидеть, кто не боиться умереть ради этой красоты. А она это не увидит. Она скажет, что она пошла бы на войну. Но она струсила бы, не выдержала бы. Потому что ей кажется, что война – круто, что можно из войны делать культ потому что девчонка+война – круто, непривычно. Да, Бондарчук снял кино, да , он пропиарил его. Но ведь его цель – показать таким как она, что это! А получилось как всегда, и орава тупых подростков сделала войну идолом, как и бывает со всеми хорошими вещами. Ну почему они, такие, как она, никак не поймут, что фильм про войну, а то, что там снимались симпатичные мальчики, ничего не значит. Почему она может обсуждать ошибки тех, кого она не знает, осуждать их за то, чего она не видела. Кто ей дал такое право? Как популярна бы она ни была, это не дает ей права говорить, что война – круто. Война – страшно. Может потому, что это неизвестность. Пока это будет неизвестно, это будет страшно. А после? А после страшно уже не будет. Совсем не будет. А во время? Будет ли страшно во время? Не знаю. И она не знает. Знает только тот, кто это чувствовал. Это чувствовала, например, Лидия Николаевна. И она это помнит. Одно дело, если бы та, что решила писать про войну, поговорила бы с теми, кому не тяжело вспоминать. Лидии Николаевне тяжело. Не с ней. А таких людей мало. Кому не тяжело. Им не страшно, но тяжело. Это всегда тяжело. Но ведь та, что решила писать про войну, будет вычитывать сухие мнения тех, кто не был там, для кого война – наука. Она выберет то, что ей больше всего понравиться, и расскажет это своим сухим голосом, пытаясь выразить эмоции. Но не трепет, страх, мужество, этого для нее нет, она сухо, глухо и хрипло скажет герой, но с особой интонацие расскажет о презрении ее к трусости, типа он не смог, побоялся, о презрении к ошибкам, недодуманным, рискованным действиям. Она будет все презирать до тех пор, пока не почует этого на своей шкуре, пока не поймет, что ЭТО. Или пока ее кто-нибудь не проучит, или пока она не почувствует, что такое боль. Или пока она меня не взбесит.