Приезжай, я тебе покажу этот Город:
каждый житель его тут вполне отчуждённый
от него самого; и искомканный ворох
рукописных бумаг ветер улицей тёмной
до рассвета гоняет, дворов не минуя,
непреложно, надрывно, ознобно и сладко;
ты увидишь мою обречённость немую
ненавидеть его несмешные загадки.

Это ложная память ответ подослала -
сколько раз ты ступал на дождливую фазу
этой невской земли? О, владеющий славой!
Город - призрак, его ты не видел ни разу.
То общение - с мифом, общение - с текстом,
голограмма застывших во тьме силуэтов;
неподвижность игры, эфемерное бегство,
и Бог весть, что ещё означает всё это.

Это Город-Пасьянс, это Город-Алхимик,
эта ритмика грёз - корректурная правка,
не достойными средствами и не плохими -
лишь нечаянно можно довраться до правды.
Подо льдом ноет невский сосуд варикозный -
не чета он реке твоей вольно воспетой;
и Коломна хранит воспалённую прозу -
ты, владеющий тайной, почувствуешь это!

Запредельным ответом таящий молчанье,
ничего априорно взамен не дающий,
окончательно неуловимый, случайный,
поглощающий время, фантомы несущий, -
этот Город - лишь замысел: ныне и присно.
Все попытки постичь - повлекут неудачу.
Может быть, ты сумеешь, владеющий смыслом:
ты не тронут его заклинающим плачем!


***

Всё будет так, как решишь ты. Только
пойми, поверь и меня послушай:
тебе приснится решётка Мойки
и наяву одолеет душу.
Здесь духи Города неуёмно
в предусмотрительном хороводе
своей водою, от века тёмной,
на воду чистую всех выводят.

Всё будет так, как ты хочешь, право.
Но знай одно и навек запомни:
тебя настигнет сырая правда
каналов, воспоминаний полных.
И будут долгой тянутся тенью,
невинно и неотступно слепо -
колодцев гулких глухая темень…
мостов горбатых чугунный слепок…


***

Мудрость потерь не впрок:
опыт таит опасность.
Росчерком сине-красным
питерского метро
грубо очерчен путь;
слаб человек и робок -
автомобильных пробок
всуе не обогнуть.

Шторой затянут бред
лунных затмений бурых.
С яростью Петербурга
шквал распорол рассвет.
Тахикардии дрожь.
Город зарос мостами.
Имя Его есть «камень».
Имя Его не трожь!
Чайки седой перо
лучше не трогай тоже…

Может быть, и поможет
питерское метро.



***

Города иногда устают.
И такое случилось с моим.
Вот и стынет под небом немым
непрактично-дождливый уют.

Вот и глохнет под пушечный гром
пантомима пустой суеты.
Вот уже и не сводят мосты.
И суда ни при чём, ни при чём.

Вот и я не спешу превозмочь
ни смертей, ни тревог, ни разлук.
И гляжу, словно в замкнутый круг,
в непроглядную белую ночь.

И под чаячьим ветром стою -
так, как будто стою под судьбой.
И колени целует прибой.
Города - иногда - устают.


***

От Старой Деревни - к «Юности»: снами о детстве…
Валятся листья к ногам - ты помнишь про осень? -
кружатся солнечным светом стихийных бедствий…
Жёлуди в левом кармане - их ровно восемь.

Смотри, здесь деревья добрее, чем там, за «Буддой»:
октябрь на них потратил не меньше красок.
Здесь жили друиды, и нынче живут, и будут -
красивые люди, и все - из каких-то сказок:

неведомых, древних, которых нам не читали,
в том доме, куда через мост мы брели под вечер…
А утки, чуть осень, пытались собраться в стаи,
но вновь оставались на Чёрной озябшей речке.

Помнишь, виском прижимались к коре, и трепет
из сердцевины живой отзывался фразой:
было бы вовсе неверным так и не встретить
ни одного из героев древесных сказок…

…А сны обрывались, и нас разнесло по судьбам -
по разным, чужим, неуютным, порой разбитым;
и кто поклонялся Христу, кто соседу-Будде,
а кто - тополям, по священным расчетам бриттов.

Но где-то в конце бездорожья виднелась сноска -
как жёлудь в кармане, как скомканная записка -
на те дерева, что за старенькой Дибуновской
корнями сплелись, и чьи кроны теперь так близко…



***

По возвращении из Чехии
(посвящение арке Новой Голландии)

Ах, други мои, есть забавное что-то
в слепом дерзновении комкать пределы:
пустые расчёты. Мы платим по счёту
за разъединенье сознанья и тела.

Сознанье зажато тисками Коломны,
тягучим наркозом - озноб да ломота:
портовые краны - сырые фантомы,
застывшая арка Валлен-Деламота.

Но мы рассуждать о подобном не вправе,
вскрывая замки и печати срывая;
зажато сознанье - от края до края -
кольцом Нибелунга? да нет же - трамвая.

И мост прогибался от каждого шага,
по сонной Покровке струилась дремота…
Какая там Польша? Какая там Прага?
Когда только арка Валлен-Деламота.




***

Люминалом для города - шквалистым ветром,
и полуденной пушкой - хлопком-междометьем:
спохватились… Пораньше бы стоило, где-то
в одна тыща, пожалуй, семьсот эдак третьем…

Вот и сетуй на вновь обездвиженный транспорт,
на поверженный щит, утонувшую Стрелку…
Не меняемся. Снова кого-то - на царство.
Не изменимся. Всё, что по крупному, - мелко.

И, похоже, живём не от встречи до встречи -
от «прощай» до «прощай»… Извини: наболело.
Никакая любовь не бывает не вечной.
Но не в этом, мой ангел, опять-таки дело.

Город смутных разлук и застывших трамваев:
сверь часы и - пешком через мост. Всё проходит.
Помолчи. Затаи. И, как прежде, скрывая,
разговаривай лишь о делах и погоде.



***

В простуженном заспанном городе,
где туч - от земли и до космоса,
замученном собственной гордостью,
отравленном горечью возгласа,
где Солнце лучом не дотянется
до днища колодцев чахоточных,
где море циклонами мается,
играя пространством как лодочкой,
где остров с названием «Заячий»
тоской наполняется к вечеру,
где в заиндевелом трамвайчике
рождаются мысли о вечности,
где стонет под цепью, прижавшейся
к поребрику, мост над Фонтанкою,
в том городе, в хлам проигравшимся
в рулетку и с чёртом, и с ангелом,
где выбор вершить между жизнями
ни сил, ни желанья, ни права нет,
живу я - как будто на привязи,
длиной от Фонтанки до Гавани.



***
Он вечный и единственный на свете,
с ним кружится зима, играет ветер;
он тенью Александровского сада
нашёптывает летнюю прохладу.
Он не похож на сказочное диво -
шипит как воды Финского Залива,
вздыхает словно дождь, дрожит местами,
и дружит с разведёнными мостами.
Он цвета петербургского трамвая,
он среди сотен тысяч - узнаваем;
на Стрелке назначающий свиданья,
он - часть меня, и нет ему названья.