I don't know what you want
Because you don't know,
So what's the point of asking
You're almost happy
Almost content
But your head hurts
Far too many ways to go
We learn so much but never know
Where to look...
Almost Happy. K'S Choice


Воскресенье. Мне всегда казалось, что после субботы должно быть еще что-нибудь – ну какой-нибудь вариант выходного четверга. Мне важны переходы – не люблю из горячего прямо в холод. С недосыпу это дается тяжко.
День с утра томится ожиданием поездки. Все ходят мутные, недовольные. В особенности я. Кто бы сомневался, что за рулем придется сидеть мне? У мужа обязательная программа – пиво и поспать. Не выходной, а сказка. Робко начинаю разговор, - а не смените ли вы меня сударь на обратном пути? В ответ – только кривая усмешка. Ну да, конечно.
Сына на хоре обязали на традиционный выезд на природу на ферму, что носит гордое название «Яблочная мельница дядюшки Джона» Меня уже гнетут дурные предчувствия. И дело не в двадцатке, что я, уныло вписывая фамильное имя, сдала улыбчиво-рассеянной тетке-секретарю. Я трепещу как лань, когда за организацию мероприятия берутся гуманитарии. Это всегда на проверку оказывается полной бестолочью – когда одни уже уехали, а другие только паркуются – когда глинтвейн остыл, потому что на улице -3, а его принесли в хрустальном кувшине – для создания атмосферы. В итоге от глинтвейна только изжога, а кувшин в эйфории разбивает чей-то белокурый ангел-трехлетка с демоническим выражением лица – даешь ледяные осколочки, как во Фрозен!
Два пополудни – после обеда все скисли и расползлись – я безнадежно пытаюсь собрать народ по дому. Мы еще хуже – мы недогуманитарии. Мы физики-лирики с пивом после обеда, с раздраконенной детской – в нее не только страшно зайти, пугаешься, даже проходя мимо. Из-под арки привычно ухмыляется хаос. Мои дети – его властители, он – их муза. Хочется запереться в своей келье наверху. Там хоть можно пройти, не наступая на ошметки порядка. Ну чуток собачьей шести. Ну свечи. Ну не убрала кровать – мерзко, конечно, но так ведь дело-то воскресное. До моих капральских окриков всем глубоко фиолетово. Одна женщина в доме – это тяжко, товарищи. Начинаешь чувствовать себе пережитком средневековья, выходцем с картин Мазаччо, давно потерявших свой колорит – на стене от фресок осталась одна загадка – она что, не такая как мы? Уф! Мои мальчики давно знают – что есть месячные и что есть ПМС. Тогда мама сносит гаражи и рубит деревья. Или стрижет ненавистный «газон по-американски» - под корень, чтобы жизнь медом не казалась. В этих военно-полевых условиях не до тайн – все делается наживую. Я не муза – я поэт. Не вдохновляю – создаю. Суп, к примеру. Или порядок – тот, что делается с хлыстом и задерживается максимум до полудня, если навести его с утра.

В воскресенье порядком и не пахнет. Тут разруха - и им в ней хорошо. Плохо только мне. Поэтому я жду: до понедельника бы дожить, а там уже буду разгребать эти мужские «авгиевы конюшни». И тогда – идеальный порядок – до вторника, потому что во вторник нет бассейна. Нет хора. Только свободные игры, будь они неладны.

Мы выезжаем в тот час, когда нам уже надо быть в гостях у доброго дядюшки Джона. Меня это бесит – вот уж воистину гуманитарии. Врубаю музыку – чтобы не слышать, как на заднем сидении дети стараются друг друга перержать. Музыка хороша, но бубнеж мужа, критикующего мою манеру вождения, она почему-то не перекрывает. Обидно.

Двадцать минут по хайвею – вокруг - неземная красота: хоть выскакивай из машины и берись за акварель. Я, конечно, никуда не выскакиваю, только злобно перестраиваюсь, когда надо и когда не надо. Ловлю себя на мысли что хочется курить. Но нельзя – я же мама. Моя мать начала смолить, когда мне было пятнадцать – это было для меня жестоким ударом. Поэтому она курит до сих пор, а я уже как десять лет бросила. Но иногда – как сейчас – срывает башню.
Когда мы наконец приезжаем, обнаруживается – как и требовалось доказать, - что на назначенном месте – (никто не говорил, где оно назначено: на гигантской территории заполненной надувными сосисками, лабиринтами из сена, ящиками с тыквами и яблоками приходится искать его самим) - никого нет. Там нам должны были выдать билеты для катания на аттракционах и скакания на большом резиновом батуте. Младший, почуяв неладное, тут же начинает канючить. Покупаем билеты еще раз – музыкалка нагрела руки на том, что продала «лишние» наши кому-то приехавшему вовремя. На детей лепятся желтые браслеты – теперь можно и расслабиться – но в том-то и загвоздка, что нельзя. У мужа в кармане «отвертка» - чем он разбодяжил колу, я не знаю, но полагаю, не водой. У меня – выпитый до половины «гаторейд» Ибо не спят на воскресных дорогах копы – а мне завтра на работу – первый день.
Дети удаляются на батут. Я пристраиваюсь к деревянной изгороди и лениво размышляю – не потеряются ли почти новые осенние кроссовки в общей массе стянутой наскоро детской обуви. Телефон садится – ну, что делать. В процессе вспоминаю, что забыла фотоаппарат. Сапожник без сапог, как обычно. Придется снимать на имеющиеся сподручные средства – как обычно. Где наша не пропадала... Хуже - это когда мой старшой гулял по подиуму в брендовой одежке в свете софитов, а я понимала, что телефон уже не включит вспышку, в то время как мой обожаемый Сanon закипал в багажнике машины, разогретой до 35 в салоне на августовском солнце в километре от места где я находилась. Что нам какой-то дядюшка Джон! Кстати, как я и предполагала, мельницей и не пахло. Зато во всю благоухало сосисками, попкорном, жареными пончиками, сидром и сигаретным дымом. Боги!
После батута идем кататься на странной повозке, которую тянет трактор. А где же здоровый ломовик, который непременно будет философски фыркать, косясь белым глазом на выпрыгивающих из штанов детей? Нет, его заменили на это синее убоище – ура не засирающей дороги технике! Дети, впрочем, не в меньшем восторге – они все равно визжат. Садимся в повозку. Тетя, сидящая напротив с полностью нарисованными черными бровями и сине-вороными волосами говорит по-русски. Делаю вид, что меня тут нет.
Первая остановка – лабиринт на кукурузном поле. Муж морщится – у него клаустрофобия. Но мы хотим – я хочу. Там совсем нет народа – огромное поле сухих стеблей меня болезненно привлекает. Американцы сюда не идут – тут надо двигаться…Они сидят в парке, за металлическими столиками пока дети играют на надувных горках, ведут неспешные беседы и пьют – те, кто не за рулем. Бедолаги, что нынче выбраны в кормчие оттягиваются папиросами. Жизнь жестока. Идем в лабиринт.
И тут я начинаю понимать, что этот момент – кульминация моего дня. Лабиринт прекрасен. Кукурузные сухие оранжевые початки похоже на пасти монстров из «Чужого» Снимаю их в упоении. Дети бегут - действо захватывает и их. Старший, как Сусанин, наслаждается дарованным контролем: «Мама, туда! Нет – сюда, здесь Уже. А там люди – туда не пойдем. Нам надо заблудиться – иначе не интересно…»
И правда, не интересно. После двадцати минут беготни мы почти достигаем цели – голосов уже не слышно. Лабиринт ведет нас под горку, к манящему густым багрянцем канадских кленов лесу. Решаю остановиться – гляжу на карту, что нам сунул странноватый паренек при входе. Ничего не понимаю – как обычно в схемах. Просто поворачиваем на сто восемьдесят и прём напролом – в стеблях кукурузы есть и узкие прямые проходы – мы тут не первые такие умные. Дети уже радостно насобирали сухих, жёстких как камни, рыжих кукурузных початков. Ну не отнимут же у них на входе этот трофей?

- Мама, мама, мы идем на север!

Здесь все знают, где север. Если спрашиваешь на улице, куда пройти, тебе непременно объяснят в стиле: «Пройдите на северо-восток два блока, потом на восток - еще три» Можно подумать, у них в голове долбанный компас. Я вот понятия не имею, где он – север. А вот мои дети, похоже, передышали местным воздухом – и прибор для ориетирования на местности не замедлил вырасти в их лохматых головах. Это, в сущности, классно. Я умудрялась заблудиться между Пушкинской и Тверской….
Выходим из лабиринта – жалко его оставлять. Там было так шуршаще, так щемяще-ностальгически - как на черно-белой фотографии. Делаю еще пару снимков на память: в таких местах всегда получается либо отвратительно, либо шедеврально.
Еще пара аттракционов – уже за деньги, ибо все жетоны мы потратили на лабиринт (и я считаю, он того стоил), надувные горки (еле успеваем до начала мороси) и – все четверо понимаем, что пора уже ехать.
Отправляю мужа за кофе (меня срубает) – он артачится – весело предлагаю ему ключи от машины – он смиряется и уходит. Сажаю поднывающих детей в автомобиль. Младший чем-то недоволен, то ли у него не та бумажка, - он хочет карту лабиринта, что изучает старший - то ли оттого что не дали покататься на мельчайшем колесе обозрения высотой в пять метров (пять баксов с носа – шутить изволите?) Пресекаю все нытье – музыка на полную громкость – мой недопитый гаторейд в зубы – и все успокоились. В соседнем Шевви мрачная пухленькая мамашка пытается успокоить орущего благим матом десятилетнего недоросля. Я краем глаза наблюдаю, как она упаковывает его в сложную систему ремней. Чувствую себя заслуженным ветераном. Смотрю в зеркало заднего обзора – голову поворачивать лень – младший сын нарочито кусает подушку, закрепленную на ремне. Чем бы дитя ни тешилось…
Муж приносит кофе и большой мешок яблок. Наслаждаюсь его расторопностью. Когда мы садимся и наконец выезжаем, слегка увязая в мокрой траве – начинается дождь. Прощай, дядюшка Джон!
[700x491]