Детский сад.

Детский сад я не любил. Не будет преувеличением сказать, что я его тихо ненавидел. И дело даже не в том, что это был третьесортный детсад с затраханными неустроенной личной жизнью воспитательницами и нянечками, похожими на Пьера Луиджи Калину. И не в отсутствии хоть сколько-нибудь обустроенной детской площадки. И даже не в рыбных котлетах, пахнущих так, будто бедная рыбка умерла своей смертью, а перед этим долго болела.
Дело было в чем-то другом. А вот в чем, не знаю.
Как бы то ни было, в этом заведении прошла часть моего детства. А воспоминания о детстве имеют одно забавное свойство: перетекать со временем в плюс. Даже то, что казалось адом на земле, через какое-то время начинает восприниматься как чудесное время, когда трава была зеленее, деревья выше, а папа волосатее. И дело даже не в том, что тебе взрослому кажутся смешными проблемы тебя маленького. Просто признать, что твое детство не всегда было радужным, довольно страшно.
Потому, что если даже в детстве не было хорошо, то хорошо уже не будет никогда.
Но, в конце концов, положительные моменты есть во всем. Все зависит лишь от точки зрения на мир… и количества алкоголя в крови.
Итак, садик.
В ту пору я был очаровательным созданием в коротком платьице…
Гм… Загнул. Ладно, в платьица меня наряжали только по большим праздникам, после чего все окружающие были вынуждены выслушивать мое нытье, как мне неудобно, дует, и я весь чешусь.
Так что я был очаровательным созданием в стильном джинсовом комбинезоне.
Пардон, былА.
А еще у меня были косы. И не просто какие-то там косички, а самые настоящие Косы. С бантами и всеми делами. Все воспитательницы тихо их ненавидели и, подозреваю, втайне хотели остричь. Но за неимением такой возможности, молча скрипели зубами и продолжали раз за разом их переплетать.
А еще были друзья. Это, пожалуй, самое главное.
Был Димка. Димка был моим «лучшим корешом». Вдвоем с ним мы рыбьей костью торчали в горле всего садика. При этом слава хулигана всецело принадлежала исключительно Димке. Я же был ребенком тихим и за хулиганством замечен не был. Но, увы, весь персонал садика прекрасно знал, что творящиеся безобразия – плод именно моего извращенного ума и нездорового воображения. Доказать это, правда, было непросто – обеспечивать себе алиби я научилась еще в три года, когда познала прелесть рисования на обоях.
Ещё была у меня дурная привычка во всяческих эмоциональных порывах виснуть на шее у Димки и от души трепать его за ухо. Привычка эта откровенно озадачивала Димку. С одной стороны, если мой стильный джинсовый комбез еще мог ввести в заблуждение, то банты в косах (как и сами косы) весьма недвусмысленно указывали на то, что я все ж таки девчонка. Своим детским умишком, Димка смутно понимал, что моя загадочная женская душа может таким образом проявлять к нему некую особую симпатию. Но, с другой стороны, в остальном я вела себя как истинная пацанка, а попытки ухаживания, как то: дерганье за косичку и отнятие рюкзачка, пресекала на корню ударом с разворота промеж глаз (за что был неоднократно ругана, ставлена в угол, но вины не признала). Я же его душевных терзаний в упор не замечала (видимо, тормозом в подобных делах я был с рождения), чем окончательно фрустрировала дорогого друга.
Но в целом мы с Димкой существовали душа в душу. Вместе играли, вместе пакостили. В углу после этого, правда, стоял обычно один Димка. Но он выдерживал кару стоически, следуя партизанскому принципу «своих не выдаем», а я в это время набрасывала план мести. Коварный. Все мои планы были коварными. Мне тогда просто нравилось это слово – «коварный». Внушает, да.
Ещё был Тестов. Не помню его имени.
Тестов был сыном «нового русского». Ещё он был мал ростом и ушаст. Он тоже был нашим «корешом». Тестов приносил в садик конструкторы ЛЕГО, машинки с моторчиком и открывающимися дверцами и другие клёвые вещи. Однажды он принес самую расчудесную игрушку. Это был робот-трансформер. Высотой он был сантиметров 40-50 и умел сверкать глазами и застывать практически в любой позе. И он разбирался. Не просто так, а на пять частей. И каждая эта часть в свою очередь трансформировалась в робота-льва (или тигра, кто их роботов разберет). Пять львов несколькими движениями становились одним большим роботом.
Честно, я до сих пор ищу нечто подобное в магазинах города. И не нахожу. Видимо, та игрушка была привезена откуда-то совсем из-за бугра.
Наверное, мы дружили с Тестовым только из-за игрушек. Вообще он был редкостным тормозом. И это раздражало. Но ради ЛЕГО мы готовы были закрыть на это глаза, а у Тестова были какие-никакие друзья. Дружить наполовину мы не умели, так что Тестов был полноценный, но чуть менее «кореш». Боле чем справедливый обмен.
Ещё была ОНА.
Её звали Саша. У нее были длинные тёмные волосы, кожа цвета какао с молоком, очаровательный вздернутый нос и голубые, как небо, глаза.
Лицо ее я давно забыл, но глаза эти помню до сих пор. Невероятно красивые глаза.
Она появлялась в садике редко, раз в две-три недели. Но когда появлялась, я проводила с ней так много времени, как могла. Тестов и Димка угрюмо следили со стороны, но поделать ничего не могли. А мы с ней вдвоем прыгали по асфальтовым дорожкам, давя белые волчьи ягоды, собирали молодые лохматые почки, похожие на трупики маленьких-маленьких крыс, осенью она любила вплетать мне в волосы красные листочки. Однажды я даже нарисовала её портрет. Помню, она забрала его домой и все боялась, что он помнется в папке.
А потом она снова пропадала. А я ждала, когда она снова вернётся.
Из вышесказанного можно с ужасом сделать вывод, что она была, своего рода, моей первой любовью. Но это не так. Моей первой любовью был Снусмумрик из Муми-Троллей! И это считается, учитывая, что на тот момент он для меня был вполне реален.
Ещё помню…
Помню сына воспитательницы Захара. Он ходил в школу и читал комиксы про черепашек-ниндзя на английском. И естественно был неимоверно крут.
Помню Серого, имевшего странную манию при каждой встрече с моей матерью просить у неё моей руки. Через какое-то время мама перестала забирать меня непосредственно из группы, предпочитая вылавливать на выходе.
Помню Сороконожку (я так и не запомнила его имени) – полуаутичного пацаненка, любившего перемещаться на четвереньках и устраивать стриптиз во время тихого часа.
Помню Качана, уехавшего в Тихвин в гордом одиночестве и объяснившего свой поступок поймавшим его ментам, дескать «у него там кореш».
Помню сестру-близняшку воспитательницы, каждым своим приходом повергавшую группу в когнитивный диссонанс.
Помню батарею, за которую я складывала тушеную морковь, рыбные котлеты и прочую обеденную гадость. Еще помню, что было, когда во время ремонта её сняли.
А больше ни черта не помню.

В сущности, моя жизнь ничуть не интереснее, чем чья-то еще…
Нет, биография – это не есть умно. Да.