В колонках играет - Максим-Нежность

СУПЕРСКИЙ РААССКАЗ


КОГДА Я БЫЛА ЛЯЛЕЙ…

Сумрачное облако, словно большой хищный дракон, распласталось по небосклону. Дракон разверзнул свою пасть, и тысячи маленьких капелек ринулись на землю. Я брел по улице, не замечая ничего этого – ни дракона, ни дождя, ни самой дороги. В голове было пусто, и создавалось впечатление, что чья-то ледяная рука схватила меня и сдавливает мое сердце.
Я не смог ее спасти.
Я вздрогнул от этой мысли и остановился. Так и есть. Тот самый двор. Сколько раз мои ночные кошмары приводили меня сюда, в этот двор… Все здесь осталось прежним – старые дома, тихий дворик с пустующей детской площадкой, деревья, в беспорядке раскинутые по двору. В окнах не горел свет – многие были наглухо затворенными и потускневшими от пыли. И только одно окно на пятом этаже выделялось на общем фоне – небольшая черная ленточка обвивала оконную раму и трепетала на ветру, будто хотела вырваться, улететь из этого места… Я прислонился к дереву – ноги не держали меня, воспоминания придавили своей тяжестью, заставляя заново пережить все это, они выворачивали мою душу наизнанку.
- Вам плохо?
Я открыл глаза. Немолодая женщина в потрепанной одежде стояла напротив и с тревогой осматривала меня.
- Серега, ты что ли? – она с удивлением вскинула руками.
- Я – кивнул ей в ответ.
- Я уж думала не придешь сюда…после этого-то…
Я с ненавистью посмотрел на нее… «после этого-то». Стало горько и противно во рту, а камень, лежащий на моей душе, потяжелел. Сколько же вас было, сидящих на скамейке, осуждающих Ее, негодующе качающих головами. Но разве вы знали? Вы знали?
- Прочь, прочь отсюда, – закричал я не своим голосом.
Женщина, испуганно попятившись, направилась к дому. Руки подрагивали, ноги стали ватными, и я принялся медленно опускаться, прислонившись спиной к дереву и обхватив голову руками… Упрямые карие глаза, задорно блестящие, улыбающиеся вместе с ней (когда она еще умела улыбаться) встали передо мной в темноте… вихрь воспоминаний закрутился, перенося меня обратно, туда, где совершаются ошибки…

- Ляля! Лялечка! – задорный смех ребят разнесся по двору.
Наша Ляля.
Она. Ляля. Будто ангел спустился в наш неприметный двор. Глаза ее, задорно блестящие, с бесинкой, освещали нашу улицу. Губки, словно у куколки, иногда капризно изгибались, с укором смотря на нас, и тут же улыбка, от которой на душе становилось тепло, появлялась на ее лице. Густые каштановые кудри красивой волной лежали на ее хрупких плечах. Вся она была тоненькая, изящная, так и хотелось прижать ее к себе, или взять на руки, как маленького ребеночка. Но в ответ на все наши ухаживания Ляля лишь звонко смеялась и шутливо отмахивалась. Скромно одетая, в джинсы или юбочку до колен, в простом свитере, она каждое утро проходила мимо нас, чуть застенчиво улыбаясь, махала своей маленькой ручкой и убегала в школу. Для всех нас она была как младшая сестренка. Каждый хотел быть с ней, каждый ревновал ее друг к другу «сегодня Ляля улыбнулась мне», «Нет мне!» раздавались иногда споры, тут же кончающиеся, когда она появлялась. Но любили ее все, – и мы всё для нее готовы были сделать.
Мы понимали, что Ляля не будет с нами. Мы хулиганы, местная шпана, разговариваем грубо, пьем, а Ляля была другая. И рядом с ней должен быть другой, не такой как мы, принц, любящий ее. Принц и принцесса. Мы же были ее верными охранниками. Ляля была умная девчонка – отличница, гордость мамы. Она часто стояла с соседками на улице, провожая Лялю в школу горделивым взглядом, под одобрительные кивки соседей. Вот, какая умница-красавица, наша ляля! Наша. И все же мне кажется, я относился к ней особенно. Я бы не то чтобы все, я бы душу продал за нее. Я трепетал над ней, как перед хрупким цветочком, которого порыв ветра может сломать или ранить. И часто с яростью кидался на парней, которые швыряли свои стрелы из грубого смеха и шуток, которые, ранили больше меня, чем ее. Ляля же застенчиво, но с благодарностью улыбалась мне и поспешно уходила. С чего же все началось? Когда солнце зашло за тучу, оставив серость и убогость во дворе…

В тот день мы с ребятами как всегда сидели на скамейке перед подъездом, обсуждая планы на день, и бросая ждущие взгляды на дверь подъезда. Сейчас, сейчас она появится…
Дверь тихо отворилась. Мы разом замолчали и повернули головы. И… о боже, нет…все остановилось – время замерло, ветер стих и забился в угол, птицы перестали петь, само небо плачет… Ляля, что же это с тобой?!
Осунувшееся, усталое личико… где задорный блеск? Где два светящиеся бриллиантика в твоих глазах? Где улыбка, от которой, казалось, ангелы на небе улыбаются? Что от нее осталось? Два потухших уголька и жалкие, подрагивающие губы. Как мне хотелось тогда подбежать к ней, обнять ее крепко-крепко, стереть подступающие слезы рукой: Ляля? Кто? Что случилось? И только ребята останавливали меня – они ведь тоже, как и я, имели право на это, но, как и я – в своих мыслях. Губы ее жалко подрагивали, но улыбнуться она так и не смогла. Опустив голову, она буквально побежала – от нас, от дома, от проблем… словно птица, которая не может взлететь…
Весь день мы были подавлены, никто ничего не говорил, но все это понимали. Мы с беспокойством смотрели друг на друга. Я стоял немного отдельно от всех, опустив голову. Неожиданно Ваня подошел ко мне и положил руку на плечо, испытующе заглядывая в глаза.
- Ты ее любишь? – он сказал это тихо, но для меня это было словно громом в ясный летний день. Я хотел что-то сказать, что-то вроде «мы все ее любим, все…» но не смог.
- Да.
Он ничего не сказал. А ведь хотел. Но все и так было ясно. Он взял что-то на столе и молча пошел обратно.
Наконец-то этот день закончился… вечером мы снова собрались перед подъездом – только на этот раз молча. Ляля уже была дома, – мы видели, как иногда в ее комнате проносится тень. Да и где ей еще быть? Уже поздно, а позже 6-7 Ляля никогда не выходит на улицу. Поздно…. Да и мама будет волноваться.
Раздалось низкое гудение автомобиля и визг тормозов. Мы разом оглянулись. Черный блестящий Мерседес, словно пригнувшийся хищный зверь, остановился рядом. Оттуда вышел довольно молодой парень. Высокий, в дорогом костюме. Его черные волосы были зачесаны назад, холодные голубые глаза, словно льдинки, оглядывали пейзаж и задержались ненадолго на нас. Я даже вздрогнул немного, – будто демон поднялся из ада, и сейчас его черты исказятся, он оскалится и низвергнет огонь… но он просто пошарил по карманам и подошел к нам.
- Зажигалки не найдется?
Я молча протянул ему ее. Он прикурил, обдав меня ледяным взглядом, и выдохнул облако дыма, будто огнедышащий дракон.
- Ждете кого? – спросил Ваня.
- Жду, - согласился он. Больше Ваня ничего не решился спросить. Мне даже показалось, что ему тоже страшновато. Хотя Ваня был истинно русским парнем, словно богатырь из древних былин. Высокий, накачанный, в простой белой майке, сквозь которую проглядывали мускулы. Голубые ясные глаза и светлые волосы – настоящий Ваня, русский парень. Но не по себе ему точно стало.
Дверь открылась, и неожиданно для нас оттуда выбежала радостная… Ляля! Я машинально посмотрел на часы – было ровно 7. Ляля никогда не гуляла так поздно.
- Феликс!! – раздался ее радостный, счастливый смех.
Он широко улыбнулся и раскинул руки, подхватив ее и немного покружив.
- Моя малышка… - как-то хищно, как показалось мне, сказал он, погладив ее по кудрявым волосам.
Мы просто слова не могли вымолвить. Ляля даже не посмотрела на нас. И я понял тогда – «Наша Ляля» теперь не наша, нет! Не нам она теперь будет улыбаться, не нам будет застенчиво махать рукой, нет, нет! Ему…Он обнял ее, проведя рукой ниже спины, кивнул нам, дверь резко захлопнулась, так что я даже в который раз вздрогнул, будто от удара хлыста, колеса взвизгнули, и машина унесла, умчала от нас Лялю… И я понял тогда еще одно – это было началом. Конца.
Все остальные дни были похожи на бесконечный кошмар. Я не мог спать – мне снилась Ляля, точнее даже, я не помнил сна, я помнил лишь ее глаза, и крик, стоящий в ушах даже когда я просыпался в холодном поту, «Помоги! Помоги! Пожалуйста…» Как мне хотелось услышать свое имя в конце…я прислушивался, даже уже проснувшись и лежа в кровати, прислушивался…но не слышал в крике своего имени…
Плохо было не только мне. Плохо было всем, но хуже всего было Ляле. Она угасала, как свечка – быстро и бесповоротно. То сидела в своей комнате, прислонившись к стеклу и не видя, что творится на улице, то смеющуюся, когда Он приезжал за ней, – и я не мог отделаться от мысли, что это хищная тварь хватает ее своими когтями за талию и увозит в свое царство ужасов, но Ляля то этого не видит! Она не видит языки пламени, лижущие ее ноги, не видит! Она видит только его глаза, его улыбку, сводящие ее с ума, гипнотизирующие ее… Что мы могли сделать, Ляля? Что…
Только один раз я решился подойти к ней, и поговорить наедине. Ее ответ чуть не убил меня. Я зашел в подъезд – не знаю даже почему, я ведь не жил там – я поднимался по ступенькам и увидел на лестничной площадке сгорбившийся девичий силуэт. Ляля. Я уже знал, что это она. Я аккуратно подошел и присел рядом. Я легонько коснулся ее щеки рукой, как она вздрогнула, и испуганно взглянула на меня полубезумным взглядом.
- Ты – тихо прошептала она.
- Почему ты плачешь, Ляля – так же тихо ответил я.
Слезы рвались из ее глаз, а она крепче сжимала губы, удерживая их. Тонкая струйка крови потекла по губе вниз, а я заворожено смотрел на нее, на капельки, пачкающие ее руки.
- Ляля…это из-за него, да?
- Я люблю его – упрямо добавила она, повысив голос. – И он меня любит – прошептала она тихо-тихо.
- Да не любит он тебя, Ляль, не любит! Я же вижу! Он погубит тебя, Ляль, ведь он…
- Кто? – быстро спросила она, напряженно глядя мне в глаза. И тут я понял, какую ошибку совершил. Я просто загнал себя в ловушку. Какие претензии я могу предъявить ему? Я? Начинающий бандит, местный хулиган, на которого постоянно жалуются соседи, – куда мне до удачливого бизнесмена – он наверняка ходил в элитную школу, затем колледж, может быть даже за границей… а я всю жизнь жил здесь, ходил в обычную школу… какие претензии я могу предъявить ему? То что он бандит? Я могу ему это сказать? Но почему же тогда так настойчиво стоит в голове картина – демон, уносящий нашу Лялечку в ад… прямо вниз… Нет, она не сказала мне этого, но эта мысль билась в ее голове, я знал, она сочилась из всех щелей, громом отдаваясь в моей голове…. Я молча снял с шеи крестик и вложил его в ее безвольно повисшую руку. Пусть, пусть она даже сломает, растопчет его, как растоптала мое сердце, пусть… но она открыла замочек и одела его на шею. Больше я с Лялей не разговаривал.
Кто бы знал, как это невыносимо больно… она была рядом, совсем близко, я мог посмотреть на нее… и все же она была невыносимо далеко, там, с Ним, в его Царстве…Теперь она даже не сгорала, она стремительно горела, на глазах…. На наших глазах…на моих…
Помню, после нашего разговора, я ехал на машине, даже не знаю, куда и зачем, просто ехал. Не знаю, как не врезался в столб, дерево, проезжающую машину, не знаю, да и не важно это… черный блестящий Мерседес встал перед глазами. Феликс стоял, лениво облокотившись на дверцу. По бокам стояли две молоденькие девчонки, весело хихикающие и кокетничающие. Они жадно заглядывали ему в глаза, ловя каждое его слово. Он то обнимал их, то отпускал, гладя их по спинам, проведя руки чуть ниже… ярость просто застилала мне глаза. Гад, гад… конечно, не одна у тебя Ляля, не одна… и вертишь ты ими, крутишь, гад, как хочешь. Как мне хотелось до отказа нажать на педаль, чтобы визг колес заглушил его голос, чтобы его лицо исказила гримаса ужаса, хотя мне казалось, что даже когда он увидит приближающийся капот, и тогда его рот растянется в хищном оскале… но еще я видел полные слез и боли глаза ляли… и не смог, не смог это сделать… я бы не вынес проклятия Ляли… Прости, Ляля, я не смог…

Когда я приехал, Мерседес стоял во дворе, а Феликс так же лениво, как и тогда, стоял, прислонившись к дверце. Успел, сволочь… Он улыбнулся мне, так что мне стало тошно. Как мне хотелось подбежать к Ляле, встряхнуть ее, сказать: Что же ты творишь? Что он творит?! Беги, Ляля, беги!.. Дверь распахнулась. Вышла Ляля? Нет, это уже не она… давно не она… я пораженно разглядывал ее. Густо-густо накрашенные глаза, вульгарная помада на губах, блузка плотно обтягивают фигуру, юбка была такой короткой, что то и дело задиралась при ходьбе. Несколько дней назад Ваня сказал мне, что Лялю часто видят в кабаках, смеющуюся, положившую ногу на ногу и попивающую коктейль из высокого стакана. Я тогда развернулся и ударил его по лицу. Больше он мне ничего не сказал.
Я поднял голову и увидел в окне ее мать. Она сложила руки с распятием у груди и что-то бормотала. Ляля, Лялечка… знаешь ли ты, как мать убивается оп тебе, сколько ночей она не спит, – ждет тебя утром, днем и ночью… ты давно забыла, когда была в школе в последний раз, и наплевать тебе на укоризненные взгляды учителей, на бледные губы и вечно заплаканные глаза матери… тебе даже на себя наплевать, Ляля… ты давно продала Ему душу…
Больше он не гладил ее нежно по волосам, не целовал в щечку, не приезжал с огромным букетом цветом… зачем? Ты и так уже была Его…
Наш круг с пацанами как-то распался. Нет, мы все так же общались, встречались, работали вместе… вот только скамейка около подъезда пустует… Ведь Ляли нет дома…
Я машинально посмотрел на часы. Было около двух. Я впервые снова сел на эту скамейку. Тень от дерева скрывала меня от посторонних взглядов. Мерседес, словно дикая кошка, аккуратно подкатил к дому. Даже не проводил ее, сволочь… Ляля вышла из машины и, покачиваясь на каблуках, пошла к дому. Я вышел на встречу Ляле. Она увидела меня, радостно улыбалась и направилась ко мне. Какая-то надежда, непонятная и странная, затаилась в душе. Наша Ляля? Она, весело смеясь, обняла меня за шею и прижалась к щеке. Я гладил ее по волосам, находясь в абсолютном шоке. А она все смеялась.
- Ляля, что же это с тобой? – даже не знаю, почему и кому я задал этот вопрос. Неожиданно она перестала смеяться и начала всхлипывать.
- Мне так плохо, Сереж….-сказала она, будто каждое слово давалось ей с трудом. Сережа… слово больно резануло меня. Сережей называла меня только она, когда я махал ей по утрам, помогал донести вещи до дома, прогонял назойливых парней…
- Что, Лялечка, что случилось?…
И тут я заглянул ей в глаза. Сумасшедший взгляд, ее глаза лихорадочно блестели, дергались, будто не зная, на чем остановить взгляд, губы дрожали, то расплываясь в странной улыбке, то сжимаясь от боли. Я закатил рукав на ее блузке и похолодел. Руки были покрыты синяками, а там, на сгибе локтя, виднелись маленькие синенькие сгусточки. Нет, Ляля, за что…
- Это он? Ляля? Это он сделал? Я убью его Ляля, слышишь? Убью! Она в страхе попятилась от меня и побежала. Небо, будто рассерженное моим криком, запульнуло в меня стрелами-каплями. Я упал на колени и бился руками об асфальт, раздирая их в кровь. Как же больно, Ляля, как больно…
На следующий день Ваня подошел ко мне. Мой круг общения как-то сузился до Вани и самого себя.
- Ты знаешь… - он даже не знал, с чего начать… - тут на районе… да может дряни какие, конечно… ну…начали говорить что… Ляля- с болью сказал он – так что я поднял голову и вдруг понял – не как я ее любил, как мы ее любили, – в общем, говорят, что она по игле ходит… видели ее…сам понимаешь.
Я просто кивнул ему и пошел по своим делам. Да, я понимаю. Я спиной чувствовал, как он смотрит мне вслед, как ему хочется сказать что-то вроде «Да не беспокойся, Серег»… но это ведь нечестно, обманывать друзей?…
Как все изменилось… моя жизнь шла автоматически. Встал, оделся, пошел, поехал, приехал, разделся, заснул… я все чаще бесцельно ехал по улицам, моля Бога что вот сейчас откажут тормоза, и как раз кстати за поворотом окажется грузовик… я не хотел видеть того, что произойдет, что неминуемо… мы ведь изначально чувствовали, что он затевает… за что же ты Лялечка, добрая душа, наша Лялечка, ну ответь, за что ты его любишь? Неужели я такая сволочь, что не мог заменить его тебе? Да любой из нас? Мы ведь все так любим тебя, Ляля, если бы ты знала... ты бы убежала от него... Если даже мать свою, выбежавшую за тобой, держащую тебя за руки, ты со злостью оттолкнула, чтобы Феликс этого не видел… что же мне тогда делать, Ляля?!…
Мне нужно было встретиться с одним человеком, взять у него кое-что. Довольно авторитетный тип. Ехать было не близко. Это было в самом центре Москвы, на улице, имеющей дурную славу…Встречался я конечно не с ним самим, а с его «шестеркой». Я остановил машину около иномарки с тонированными стеклами и вышел. Он тоже. Мы кивнули друг другу, сдержанно улыбнулись и он протянул мне что-то завернутое в упаковку. И я могу осуждать его? Могу? Я вспомнил эти теплые весенние дни, тогда, когда Ляля еще умела улыбаться… я слышал ее смех… и только через пару секунд понял, что он не в моем воображении. Я резко повернул голову. Там, около дома, стояла стайка длинноногих девчонок в коротеньких юбках. Они хихикали и кокетничали перед стоящими парнями. Ляля стояла впереди. Еще не такая побитая жизнью, но уже с этим мерзким осадком. Наша ляля, девочка-красавица… не выдержала бы твоя мама этого… хорошо хоть додумалась ты синяков ей своих не поставить… не только от уколов они, но и от бесчувственных жестоких рук… Я все смотрел и смотрел на нее. Парнишка внимательно посмотрел на меня, подумал, что я просто заинтересовался «красавицами» и широко улыбнулся.
- Что, Куколка заинтересовала, да? Она тут новенькая. Хороша девчонка, по себе знаю…- он гадко засмеялся. - У Феликса вкус хороший, он здесь притон держит…
Куколка…не знаю, почему я не ударил его, не разбил его физиономию в кровь. Не знаю… Наверно потому, что ноги сами понесли меня к ней. Я раскидал парней в сторону, схватил ее, испуганно смотрящую на меня, и потащил к машине. Она сначала не сопротивлялась, но в машине начала вырываться. Я встряхнул ее, схватил за плечи и тряс: «Да что же ты делаешь, Ляля? Что?!. Во что ты превратилась, Ляля? Ты знаешь? Ты знаешь, сколько слез пролилось из глаз твоей матери? Ты знаешь, как плохо, как больно без тебя, Ляля! – даже не знаю, как последняя строчка вырвалась у меня. Она притихла и заворожено смотрела на меня. Мне ужасно хотелось смыть с нее всю эту ужасную вульгарную косметику, чтобы она снова стала нашей Лялей, нашей, но не Его… Ну пожалуйста, Ляля, стань нашей…
Феликс ее не отпускал. Он вышел из Мерседеса, но не направился ко мне. Он кивнул ребятам, и 5 из них направились ко мне. Я с яростью сжал кулаки. Как же несправедливо, Ляля… Они с силой вырвали ее из моих рук, вытащили меня и с силой швырнули на землю. Сильные и четкие удары градом сыпались на меня, но я даже не чувствовал боли, я видел демона, обнимающего испуганную Лялю, гладящего ее по волосам, демона, но не кровь, струящуюся по лицу… Люди, лениво идущие по улице, конечно, тоже ничего не видели…
И молнией прорезались его слова: Пошли, малышка! Но как неискренне и пошло прозвучало это слово! Кровь застилала глаза, но я еще успел увидеть, как она садится в машину, как смотрит на меня, и вот тогда, за долю секунды, я понял – это наша ляля, она всегда была ей и будет… я не слышал, но я понял по губам, я почувствовал, что она сказала: «Сережа…помоги…». Даже не просьба, нет… Ляля знала… просто мой сон стал явью. Я услышал продолжение сна, услышал свое имя в конце… Больше никто никогда меня Сережей не называл…Серый, Серега, Сергей, – но Сережей – никогда. Только Ляля.
Не знаю, как я оказался дома. Но глаза открыл именно там. И видел я лишь нескончаемый сон – теперь с продолжением, я с тупым наслаждением и болью слышал имя в конце… и глаза, полные боли я видел…а там, сзади, будто расплывались в прозрачной дымке два озорных солнышка…Ребята стояли рядом и с тревогой смотрели на меня.
- Какое число?
Ребята переглянулись, но ответили. Я пролежал неделю. Я с трудом повернул голову. Лица встревоженные, испуганные, подавленные…конечно, мы друг за друга горой, но все же…
- Что случилось? – я сказал это очень тихо, но они поняли, что не ответить не могут.
Сказал Ваня, сказал просто, без подробностей, но все и так было понятно.
Ляля домой не пришла.
И снова небо плачет, время замерло, птицы не поют свои песни, и все провалилось в бездну, ведь Ляли нет. Самая яркая и чистая звездочка закатилась на небе. Но нет, нет, мы ведь будем искать ее, искать до последнего… ведь правда?…
Правда. И мы искали ее, мы весь город поставили на уши, все, все искали Лялю, всех мы нашли. Я стоял перед подъездом и думал. Думал, как хорошо было бы, если бы дверь распахнулась, вышла бы Ляля, в джинсах и скромной кофте, смущенно бы улыбнулась и помахала ручкой, а мы с ребятами бы смеялись и шутили на скамейке… дверь открылась. Вышла женщина, посмотрела на меня с тревогой, и пошла куда-то. Я услышал сзади шаги, но не обернулся, ведь небо все равно уже плакало. Это был Ваня. Ну скажи, что вы ее нашли, скажи… И он сказал.
- Ее нашли.
Но почему небо не засмеялось от счастья, почему птицы не оповещают город, что Лялю нашли! Уж не потому ли, что Ваня подвален и убит горем, не потому ли, что по моей щеке течет слеза горя, а не радости? Как же мы любили тебя, Ляля, и ты нас любила, я знаю… если бы ты знала, насколько мы, я тебя любим, ты бы в т от день вырвалась, убежала бы ко мне… ты ведь хотела жить, ты хотела любить, ты хотела чтобы он тебя любил… но почему же тогда мы сегодня хороним тебя, Лялечка? Не уйти ему, Ляля, не уйти… ведь твои глаза навсегда закрыты, и не сможешь ты закрыть его своим телом…
Ваня подошел ко мне, и протянул что-то в руке. Я взял, а он развернулся и пошел быстрым шагом. Он тоже имел право плакать в одиночестве.
Чтобы не возвращаться больше к этому гаду… скажу, что его убили. И ребят его убили. Почему? Да, я читал протокол… читал строчку, где было написано, что их было шестеро, вместе с Ним… что это было в лесу, ночью… что тело твое так изуродовано, что даже попрощаться мы с тобой не сможем, Ляля…и что, если бы не крестик, не узнали бы мы, что с тобой, Ляля…ведь я видел, как он сорвал его с тебя, как ты заплакала и подняла его… как он улыбнулся и прижал тебя к себе, при этом злобно исказившись, но ты то этого не видела… или думаешь, нам было бы легче, если бы мы думали, что ты уехала за границу с ним, никому не сказав? Но ты же знаешь, что мы бы так не подумали – ведь я видел демона и языки пламени… а ты нет…
Да, нашли их, в разных местах и в разные сроки… только его не могли найти долго… и все было чисто… самоубийство. Нож рядом. Отпечатков не было. Ты ведь хотела, Ляля, чтобы он тебя любил? Чтобы он готов был жизнь за тебя отдать? Хотела? Да будет так, Ляля…он отдал ее за тебя…пусть это будет нашей тайной, ладно? И менту, который при нас посмел сказать, «что много вас таких, и сама виновата, дура» тоже досталось, Ляля. Потому что никому не позволено так говорить. И кладбище ее, пусть и со всеми, отгорожено оградой. Там всегда лежат цветы, а твой портрет обрамляет рамка, и мне кажется, что когда я смотрю на него, слышу твой смех… и слышу Сережа… а меня никто, слышишь, Ляля, никто так не называет. Никогда.

Я открыл глаза. Я все помню, Ляля. Прости нас всех, прости за то, что мы не смогли тебя спасти, Ляля… ты же знаешь, я был готов душу отдать, но где был тот демон, что их забирает? Тоже спасал чью-нибудь Лялю? Прости…
Ноги сами принесли меня к кладбищу. Я встал на колени перед могилой. Положил дрожащие руки на камень и смотрел, смотрел, раз за разом прокручивая твой смех в голове. Я аккуратно положил крестик на землю. Слезы катились из глаз. Я ведь никогда не плакал, Ляля, ты помнишь? Помнишь…?
Я поднял голову и с трудом различил там, вдалеке, смутный силуэт девушки. Каштановые волосы развевались на ветру. Та же фигура, слегка покачивающаяся на поднявшемся ветру, сложенные на груди руки. Вот только глаза – яркие, зеленые, пронзительные, смотрели на меня с тем же упрямством.. Она стояла и смотрела, как мне казалось, не сколько в глаза, а сколько в душу, и прошептала, очень тихо, но эта сточка выжжена в моей памяти навечно: «Когда я была Лялей…», «Ты никогда не будешь Лялей» – хотел сказать Сережа, но тут сумрачное облако, словно большой огнедышащий дракон, распласталось по небу и низвергло вниз тысячи капелек, смывая боль и слезы…ведь время затягивает раны, но оставляет шрамы, которые болят… а дракон все низвергал дождь…


«Когда я была Лялей…» «Ты никогда ей не будешь!»

«Но я ей была…»

[503x542]