Алексей Сальников, «Петровы в гриппе и вокруг него».

«Алексей Сальников родился в 1978 году в Тарту. Публиковался в альманахе «Вавилон», журналах «Воздух», «Урал», «Волга». Автор трех поэтических сборников. Лауреат премии «ЛитератуРРентген» (2005) и финалист «Большой книги». Живет в Екатеринбурге.
«Пишет Сальников как, пожалуй, никто другой сегодня – а именно свежо, как первый день творения. На каждом шагу он выбивает у читателя почву из-под ног, расшатывает натренированный многолетним чтением „нормальных“ книг вестибулярный аппарат.
Все случайные знаки, встреченные гриппующими Петровыми в их болезненном полубреду, собираются в стройную конструкцию без единой лишней детали. Из всех щелей начинает сочиться такая развеселая хтонь и инфернальная жуть, что Мамлеев с Горчевым дружно пускаются в пляс, а Гоголь с Булгаковым аплодируют…»
Галина Юзефович».

Это было по-странному прекрасно. Невообразимо увлекательно, тягуче, обволакивающе, как тот самый грипп в острой форме, который сначала проявляется легкими симптомами, но к пику переходит в жар и горячечный бред, а ближе к концу выздоровления ты чувствуешь облегчение и пакостное желание пойти начихать на кого-нибудь здорового, поделиться бактериями akaэмоциями от прочитанного. Книга на первый взгляд кажется кирпичом из неуемной графомании с практически полностью отсутствующими диалогами. Сплошные мысли, авторские колкости и остроумные подмечания, совершенно бытовушные действия и бесконечные повторения известной русской фамилии. Кстати, только фамилии, имена из автора приходится вытягивать буквально как трехметровую аскариду из задницы пациента, жрущего суши на завтрак, обед и ужин: то Сальников сошлется на ребус с частью первой буквы имени героя, симметричной своему отражению, то впервые адски непроизносимое имя представит как невразумительный набор букв, оказывающийся зеркальным отражением ровно столь же стремно звучащего имени, так что разница между их написаниями практически нулевая в плане запоминания. Еще у каждого Петрова есть некий кровавый пунктик: кровавые помыслы, наиболее яркие в воспаленном от гриппа сознании, или, наоборот, полное безразличие к крови, а то и вовсе целый эпизод посвящен кровотечению из носа или из порезанного пальца. А некоторые кровавые подробности подаются настолько ненавязчиво и одномоментно, что можно запросто их пропустить, как, например, мимолетное упоминание автором Храма-на-Крови или что кровь по ч/б телевизору была серой, или эпизод в прошлом Петрова, где тот, будучи ребенком, сравнивает цвет маминых сосков с пятнами высохшей крови. И вот, кажется, из таких мини-ребусов, игр с читателем в западающие в память сценки (последняя глава книги намеренно повторяет некие уже упоминавшиеся события от другого лица, и вообще все заворачивается в какой-то пространственно-временной хтонический рулет с легким налетом мистического трэша и совпадений, что даже не раздражает, а наоборот – забавляет) и показушного владения русским языком где-то на грани лютого выпендрежа и состоит вся книга. По стилю построения сюжета – если так можно назвать связь отдельных сценок! – и описанию бытовухи это больше всего ассоциируется с чернухой и беспросветностью Данихнова, написанной метким колким языком Пелевина или Задорнова, что мигом расцвечивает всю тьму, унылость, прозябание, болезненность и грязь в жизнях Петровых, словно включенная гирлянда на полностью опустившей лапы, оставшейся почти без хвои ёлке, которую так и не убрали до мая. Жалкое, но вместе с тем какое-то по-ироничному легкое и смешное зрелище обшарпанности, разбавленное кленовым сиропом или мишурой для придания безуминки и жизненной силы. Живости. Жизнеутвердительности. На подобных контрастах, метафорах, авторских подмечаниях интересных вещей, совпадающих с жизнями миллионов таких же семей, и высасывающей мозг бытовухе вся книга и строится. И заканчивается она будто в традициях русского народа что-то строить до поры до времени, а потом забухать и все свернуть.