...Несите чушь бережно, стараясь не расплескать.
Хороша только полная чушь.
(это была цитата)

(Пост для.)
Дорогой дневник,
Знаешь ли, мне как-то всё равно, что обо мне скажут – в данном случае это распространяется даже на тех, кто мне дорог. Но… вы ведь желаете мне хорошего, да?
Я медленно, но упорно и неотвратимо схожу с ума. И это делает меня настолько чертовски счастливым, что мне хочется всячески выражать бьющее через край в том числе физически: подпрыгивать, размахивать руками – и взлетать прямо с места, как я долгожданно и внезапно научился. (А ведь со стороны кажется, что любое уважающее себя помрачение рассудка – а моё безумие именно из таких! – только во вред его носящему. И я тоже, иногда взглядывая с этой самой стороны, пытаюсь предпринять что-нибудь душерассудкоспасительное. Правда, попытки эти не слишком искренние, а поэтому неубедительные совершенно.)
В общем, лучшего развития событий представить сложно. Ну а мелкие неприятности – куда же без них? они в любом случае есть! – это совершенные пустяки, о которых никому (никому!) не стоит беспокоиться. Я справлюсь, честное слово.
Дайте только время.
Пока я всё ещё могу держать себя в руках, и это тоже несказанно радует.
Да, кроме того, ко мне снова ночью стали приходить сны. И днём они тоже приходят, если уж быть точным, то есть они буквально на каждом углу меня подстерегают, эти коварнейшие из грёз. И – видите? вы же правда это видите? – я снова умею писать. Так какие ещё доказательства моего прекрасного настоящего и радужного будущего нужны, драгоценные?
Люблю-целую, Л.
*     *      *
Время – это, конечно, самая неподвластная (особенно для меня) из всех стихий, но если вдруг застать его в хорошем расположении духа… то можно закрыть глаза ладонями и перенестись во временном потоке – причём не назад, как можно было бы ожидать, а вперёд. Месяцев этак на пять, ну или на семь, то есть в среднем это где-то на полгода.
Можно наконец выбраться из этого откровенно осточертевшего холода (заодно прекратив наматывать на кулак свои роскошные вечные сопли, очень талантливо приобретённые где-то по дороге из постели до горячего чайника) и оказаться в тихом летнем дне… нет, вечере, неожиданно освежающем после плавящего асфальт солнца и раскалённого медлительно-ленивого ветра; вечере, до краёв наполненный тёплым дождём с привкусом извечного смога и мокрых крыш большого города. На тебе, конечно же, куртка – ты просто обязан был взять её с собой, а теперь её некуда деть, да вроде бы она и пригодилась – а на мне ничего такого значительного нет, но промокли мы совершенно одинаково, до последней ниточки, до кончиков начавших морщиться от влаги пальцев, и если бы нас это волновало хоть немного… хотя тебя, наверное, волнует, и ты так наивно и трогательно обо мне заботишься, а я лишь смеюсь и отмахиваюсь.
Значит, пусть будет наоборот: куртка на мне, и это я к тебе приехал налегке, а ты меня встречаешь в первом попавшем под руку. Но дождь всё равно идёт; и поэтому мы бежим – ты меня тащишь вперёд, а я всё пытаюсь отстать, отвлечься и заблудиться в совершенно незнакомом городе, – поднимая тучи брызг; и вода потом ещё долго будет стекать с волос за шиворот, дрожать на слипшихся ресницах и даже капать с носа…

И, сидя за столиком уличного – это в конце-то января! – кафе,
я ломаю в холодных пальцах тонкую ложечку для отказывающегося таять мороженого.